Татьяна Горичева. Три беседы о Востоке и Западе

Татьяна Горичева. Три беседы о Востоке и Западе

СОБРАТЬ ВЕСЬ СВЕТ НА ЛИТУРГИЮ

Татьяну Михайловну Горичеву называют философом, богословом, публицистом, но, по нашему глубокому убеждению, она в первую очередь миссионер. Что с того, что проповедует она не языческим племенам и не одичавшим от нищеты жителям городских трущоб? Её собеседники — западные учёные, теологи, деятели искусства — духовная элита Европы. Тоже люди. Тоже дети Божии, от Отца Небесного отошедшие порой дальше, чем какой-нибудь полинезийский дикарь. Тоже нуждающиеся в проповеди, в слове истины. Но, разумеется, слово это должно быть сказано на понятном им языке, и поэтому-то Татьяна Горичева продолжает оставаться и философом, и богословом, и писателем — своим среди своих. Разговор наш начался не с Европы, а с России, с Православия, с Достоевского.

— У Фёдора Михайловича есть прекрасные слова: «Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Будешь любить всякую вещь — и тайну Божию постигнешь в вещах… Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же её, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю…» Удивительные слова: в них начало того, что я бы назвала православной экологией.

— А разве экология может быть православной? Или католической? Или буддистской?

— Да, может. Я хочу сказать, что православное святоотеческое учение содержит в себе огромный запас идей, с помощью которых можно обосновать верное отношение к природе, к окружающей среде, к братьям нашим меньшим. Наша вера и основанное на этой вере мировоззрение глубоко и естественно экологичны. Вы подумайте: русские монастыри стоят в глухих лесах — врастают в них, как некое естественное образование… Русские святые общаются с животными… В пост мы не едим мяса, а часто и рыбы… И мы привыкли к такому положению вещей и даже не задумываемся о том, что из этого следует. А следует, между прочим, то, что Православие всю природу включает в единое, всесветное богослужение. Вы когда-нибудь бывали на литургии в Дивееве? Там же большая половина народа не вмещается в храм и молится снаружи, под открытым небом. Стоит поучаствовать в этом действе, чтобы познать, что такое космическая литургия: вместе с тобой молятся сосны, облака, земля, источники вод… Вот, кстати, святые источники — они же только у нас бьют, только в России. На Западе они иссякли, вода ушла. Ушла молитва, а вместе с ней ушла и вода — Божия благодать. Источники рождаются по молитвам святых, как это случилось, например, уже на нашей памяти во Введено-Оятской обители… В Дивееве уже шесть источников есть, а ни одного ведь не было — это всё по молитвам людским. Как только начинает звучать молитва, природа сразу отзывается: и животные идут к святым, и вода льётся из земли, и солнце играет на небе. Но это у нас, а в мире? В мире — всеобщее потепление… Целые страны умирают от засухи, от цунами, наводнений… Погода совершенно изменилась — летом может выпасть снег, а зимой всё тает. Безснежная зима — это что-то удивительно мрачное, безблагодатное, она даже тяжелее холодного лета. Эпидемии кругом бушуют, новые бактерии проявляются… И Православие учит, что всё это проблемы нравственно-духовные, а не просто солнышко не туда светит. Всё от нас зависит. Наш эгоизм разрушает землю. Мы не сотрудники Божии, а разрушители.

— В таком случае как можно сформулировать основные положения православной экологии?

— У Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть ещё одна прекрасная фраза: «Они (то есть животные) с Христом прежде нашего были». Правильно: их же раньше нас сотворили, они раньше нас поселились в раю. Потом уже Господь создал Адама и призвал его быть Своим соработником, жить в со-трудничестве с Господом. Адам дал имена животным. Он, как некоторые Святые Отцы говорят, был для них епископом или царём. Все стихии служили человеку. Как пишут Макарий Великий и святой Симеон Новый Богослов, когда Адам пал, звери хотели растерзать его — своего отступившего от Бога царя. И теперь задача человека, как учит св. Максим Исповедник, собрать мир воедино, соединить то, что распалось, и вернуть Творцу тварь, через покаяние освятить и преобразить весь мир. Мы обязаны прийти к святости — это наш долг не только перед собственными душами, но и перед всей природой. А к святости не придёшь через эгоизм. Мы ответственны за всё на земле. Вот она, православная экология.

— Но ведь мы, православные, составляем сравнительно небольшую часть человечества. Как же быть с людьми других взглядов? С католиками, например?

— А вы знаете, что на Западе, в католическом мире, сейчас необычайно прославился наш великий русский святой — Преподобный Серафим Саровский? В редком храме не встретишь теперь его икону. Книги о Саровском чудотворце католиками берутся нарасхват. И ведь это один из самых, так сказать, «экологичных» наших святых — именно он кормил с рук дикого медведя, он долгие годы провёл в одиночестве среди глухого леса, питаясь только травой лесной… Я весьма уважаю искренне верующих католиков, но сомневаюсь, чтобы они сами додумались до почитания святого Серафима. Нет, это именно Преподобный захотел прийти в Европу, это в первую очередь его воля, его любовь к людям. Господь через святого Серафима протягивает Западу руку помощи. А вслед за Серафимом идут другие русские святые — Иоанн Кронштадтский, Ксения Петербургская, — хотя их почитание не распространено на Западе так широко, а подвиг юродства, который несла матушка Ксения, европейцам вообще понять очень сложно. Русская иконопись всё больше завоёвывает души западных христиан: одно время во всех храмах там можно было увидеть рублёвскую «Троицу», а вскоре туда пришла и Владимирская икона Божией Матери. Это понятно: глаз христианина тоже хочет напитаться светом святости, а то, что сейчас называется на Западе религиозной живописью, — это вообще ни в какие ворота не лезет. Греческая холодная иконопись тоже не согреет душу, а вот русская… Она как солнце сияет.

— Любопытно… На Западе святого Серафима почитают, а я, когда говорил о нём с нашими старообрядцами, наткнулся на такое высокомерие! «Может быть, он и был хорош, но святым мы его признать не можем!»

— Значит, к старообрядцам Преподобный ещё не хочет являться. А у нас в Париже, в Серафимовском храме, есть маленький кусочек его одежды. Когда я туда прихожу и припадаю к этой крошечной тряпочке — всё исчезает сразу: и Париж, и вся Европа, — есть только Россия, только Дивеево и только одно чувство: «Радость моя, Христос воскресе!» Вообще благодать, идущую от русских святынь, мы в Европе чувствуем даже острее, чем здесь, в России.

— Потому что там благодати мало, там любой лучик её ощутим, а здесь мы по небу ходим. Русская земля — это небо.

— Вы верите в Россию?

— Конечно. Если бы не верила, я бы здесь сейчас не сидела.

— Я имею в виду — верите ли вы в её будущее? Как по-вашему — не закончилась ли её история?

— Вы знаете, я вообще-то не пророк и про приближение конца света мне не хотелось бы говорить. Но впечатление таково, что мир сейчас резко меняется в худшую сторону, — и от этого чувства никуда не уйдёшь. Это не только России касается. Если же посмотреть на русский народ — тот, каков он сейчас, — то вот что в первую очередь бросается в глаза: страшное разгильдяйство и безответственность. Мы всё никак не можем опомниться от шока перестройки — хотя давно пора бы. Но нет: мы сидим, пережёвываем старые обиды, ждём, как дети, что вот-вот что-то изменится, что придёт добрый дядя и всех нас спасёт, всё за нас сделает. Потрясающая инфантильность. А каковы отношения друг с другом, с собственными детьми, с родителями? Очень тяжело всё это видеть. Я — русский патриот и на этом стою, но сейчас нам хвалиться нечем. Мы до сих пор не можем собраться, а сделать это следовало бы уже давно. Всё хотим отсидеться, переждать, а там, глядишь, оно и само переменится…

— На Западе это не так?

— Там тоже в этом смысле ничего хорошего нет. Европы фактически уже не существует.

— Печально слышать такое.

— Да, печально. Как говорил Достоевский: Европа для нас — священные камни, дорогие могилы. Жалко, конечно, Европы: там исчезает средний класс, страшное обеднение идёт. Люди, которые раньше могли спокойно жить на 2000 евро, сейчас уже отказываются от отпусков (надо работать, нужны деньги), перестают покупать мясо. Я знаю семейную пару (и муж, и жена — профессоры в университете), которые только раз в неделю позволяют себе есть мясное. А это очень страшно для европейцев, которые привыкли к прежнему благосостоянию, которые всегда верили, что пенсия у них обезпечена, что можно брать кредиты, что можно оставить что-то детям, а то и внукам. Сейчас и детей боятся заводить: кормить нечем, образование нечем оплатить. Зато исправно размножаются мусульмане.

— Что вы, как очевидец, можете сказать о мусульманском засилье в Европе?

— Что тут скажешь? Вот что говорил мне один немецкий епископ: «Среди крупных мусульманских городов во всём мире Берлин занимает третье место по численности». Берлин — третий по численности мусульманский город: вдумайтесь! Недаром Ле Пэн говорил: «Сейчас мы думаем, что нам делать с мусульманскими эмигрантами, а через два года мусульмане будут думать, что им делать с этими европейскими старичками». Мусульмане берут даже не тем, что быстро размножаются, а тем, что они едины: целый клан думает и чувствует, как один человек. Это сила. А европейцы — и русские в том числе — каждый сам за себя, даже внутри семей единства нет. Народа как такового не существует. Ни французского, ни немецкого. Нельзя сказать «французский народ» — все даже растеряются, услышав такое. Скажи «немецкий народ» — и тебя сразу объявят национал-социалистом. И европейцы сами виноваты в этом: потеряв единство с землёй — с природой, с небом — с Богом, они неизбежно утратили единство и друг с другом. Народ держится единым духом, а дух подаётся от Бога и питается природой родной земли. Я надеюсь, что необратимых изменений ещё не произошло, что даже Европа способна воскреснуть, а что касается России, то у неё возможностей ещё больше, она к Богу ближе, а Православие может не только привести человека на небеса, но и земную его жизнь устроить по правде, соединив людей друг с другом и со всей тварью в единой молитве-славословии Отцу Небесному.

Три беседы о Востоке и Западе. Татьяна Горичева

Продолжаем разговор с православным философом, богословом, миссионером Татьяной Михайловной Горичевой. И если в прошлый раз мы больше говорили о России, то сейчас побеседуем о Западе, — о Западе, отвергшем и религиозное, и национальное начало, готовом уже и культуру объявить излишеством, о Западе, наполовину завоёванном исламом, но всё ещё надеющемся выжить.

— Я вам сейчас очень глупые вопросы буду задавать, но это ничего — пусть вопросы глупы, лишь бы ответы были умными. Итак: сколько нужно приложить усилий, чтобы обратить Запад в Православие?

— Мне кажется, не так много. Надо просто рассказать о Православии, а главное — показать его. Ведь холодный, отстранённый рассказ о вере — он попросту никому не нужен. Надо свидетельствовать жизнью. А свидетельств таких очень мало. У меня есть масса друзей в Европе, которые пришли в Православие — не под моим воздействием, нет, — а просто они стали читать Святых Отцов, съездили на Афон… Вдохнули живой веры. Очень много молодых людей, талантливых, которые были в католицизме богословами уже, крупными даже — и перешли в Православие. И есть очень много католиков, которые, не меняя формально конфессии, в душе уже стали православными. Самый большой мой немецкий друг, духовник Кёльнского университета, профессор Вильгельм Ниссен, написавший десятки книг и имеющий несколько тысяч духовных чад, как-то раз сказал мне: «Я, Татьяна, давно стал бы православным, но как же я покину Кёльн? На кого я оставлю этот многомиллионный город?» Люди, жаждущие духовного совершенства, только на него там и смотрят: он преподавал то, что у нас называется «Добротолюбием», а у них, в Германии, — «Софией». Большинство образованных католиков ведь и не пытаются сейчас спорить с нами. Они и от «филиокве» своего готовы отказаться. Я езжу по церквам и знаю: когда во время мессы читают Символ Веры, то «филиокве» зачастую не произносится. Ведущие европейские богословы ещё в 70-х годах призывали отказаться от католического христоцентризма и сделать краеугольным камнем своей веры всю Святую Троицу, как это принято у православных.

— Если они такие сознательные, то выходит, что теперь между католиком и православным никакой разницы нет?

— Ещё как есть! Что вы! Я же говорю о духовной элите, а средний католический прихожанин — это совсем другое дело. Плотно поев, он приходит на свою пятнадцатиминутную «мессу-экспресс», подремлет на стуле, возьмёт руками причастие-облатку, сжуёт её равнодушно и отправится домой. И никакого преображения души на лице не отразится. У нас же идёт верующий к Чаше — и коленки дрожат, отходит — и лицо преображено, в каком бы состоянии до того он ни был. Всегда видно со стороны, что человек причастился. Вот в этом-то и заключается главное отличие Православия от западных конфессий: у нас таинство, у нас Крест Господень, у нас Пасха. Почему я в этот раз прилетела в Петербург? На Пасху. Я больная была, мне запрещено летать. Но я не могу эти дни на Западе провести — я помру там. Я с самолёта, совершенно больная, прямо в церковь пошла, — а там воскресла, конечно.

— Но ведь есть же и глубоко верующие католики, правда? Чем они отличаются от глубоко верующих православных?

— Глубоко верующие католики? Они тоже очень разные бывают, но, во всяком случае, мы с такими людьми понимаем друг друга. Меня и слушают-то по большей части именно глубоко верующие люди, потому что они ищут ещё большей глубины и надеются найти её в Православии. Глубоко верующий католик — он, во-первых, очень любит молитву. У них есть такая форма молитвы, которая называется «Розенкранц» — нужно много раз повторить «Отче наш» и «Аве Мария», — они находят, что по действию на душу это похоже на Иисусову молитву. Они любят созерцать Тело Господне, то есть преклоняются перед Причастием. Очень любят Литургию. Когда Литургия идёт на латинском языке — длинная, настоящая, и ладан курится, и хор поёт, то в церковь собирается чуть ли не весь город, люди стоят на улицах, на площадях… Всё, что католичество отвергло за последние сто лет, от чего оно «очистилось», по-прежнему привлекает верующих людей Запада. Католики жаждут возвращения прежнего католического благочестия. И находят его только в Православии. Поэтому я говорю: нельзя верующих европейцев называть нашими врагами — это сироты, это дети, в пустыне живущие.

— Так что же мешает им всем скопом принять Православие?

— По большому счёту — ничто не мешает. Но кто-то не знает толком о нашей вере, а кто-то не хочет предавать веру своих отцов. А надо сказать, что нередко переход в Православие — по вине некоторых наших ревнителей — обставлен именно как отречение от своих родных святынь. В результате человек чувствует себя не согретым лучами нового света, а предателем, отступником… Здесь задумаешься… Отрекаться от того, что дала тебе твоя родина, твоя семья и твоя церковь. И потом — тяжело людям разом перевернуть душу и включиться в нашу духовную жизнь: посты, долгие службы, монастырские послушания, молитвы. Люди идут на полумеры: многие, например, читают Иисусову молитву — по тысяче раз в день — и считают себя уже православными. Но я говорю им: «Вы же не причащаетесь, не исповедуетесь, вы же не поститесь — как же так? Это не годится: главное — это всё-таки жить в Церкви, а не молиться, лёжа на диване».

— Известно, что многие из русских учителей Церкви считали католических святых простыми психопатами, людьми, страдающими религиозной истерией…

— Не знаю… Есть такое искушение у католиков: наслаждение страданиями. Если для нас в евангельской истории главное — это Воскресение, то для них — страдания, боль, крестная смерть… У нас, когда говорят: «Слава Страстям Твоим, Господи», сразу добавляют: «Слава Воскресению Твоему». Фильм «Страсти Христовы» я не могла смотреть — и все мои православные друзья тоже. Я понимала, что фильм очень хороший, но именно потому, что он очень хорош, очень правдив, — именно поэтому я не могла его смотреть: этот католический натурализм неприемлем для православной аскетики, в нём есть что-то двусмысленно-сексуальное. Когда мы слышим о святой Терезе, которая падает с криком: «Ты мой Жених, Господь! Я отдаю себя своему Супругу!» — для нас это по меньшей мере странно… У нас главное — целомудрие, в том числе и в вере. Я против того, чтобы католических святых считать психопатами: может быть, это всё тоньше… Но для нас святость должна быть целомудренна и прикровенна.

— А вам приходилось встречаться с католическими — ну, не святыми, — с праведниками?

— Да. Я, например, не раз встречалась со знаменитым аббатом Пьером. Он сейчас умер, а тогда ему было уже за 90. Это человек, который был признан святым ещё при жизни. Когда католики говорят о святости, сразу вспоминают аббата Пьера. Лет 50 тому назад он выступил по французскому телевидению — да и вообще выступал, где только мог, — с призывом: «Франция, какой позор! На улицах твоих городов люди замерзают, — бездомные люди. » Это были выступления такой силы, что когда он только появлялся на улице, то богатые француженки срывали с себя драгоценности и бросали ему. Он собрал очень много денег, построил целые деревни для бездомных-клошаров, дал им работу… Я его посещала… Он жил, конечно, очень уединённо, но мои друзья меня привезли к нему, потому что он очень любил Россию, интересовался ею. Сперва я сама хотела его порасспросить, взяла с собой диктофон… И не получилось ничего: он сам обрушил на меня сотни вопросов о России. Я забыла о своих планах, расцвела и стала рассказывать. Очень долго мы с ним говорили, и он восхищался Россией, потому что видел, какой яркий свет льётся от нашей Родины. Всё-таки я сумела задать ему единственный вопрос: «Что, — говорю, — было самым трудным в вашей жизни?» И он ответил: «Очень трудно любить».

— Да. И я его запомнила.

— А мы можем чему-то поучиться у католиков?

— Только не в том, что касается веры… А вот если говорить о жизни в обществе, о социальной деятельности — это дело другое. Хотя многие считают — и справедливо, — что социальное служение есть не только самая сильная сторона католичества, но и самая слабая: заботясь об улучшении жизни людей, они порой забывают об их душах. И всё-таки, и всё-таки… Когда в католическом храме после проповеди слышишь: «Такой-то наш брат попал в больницу, кто может навестить его?» — и в ответ тотчас откликаются несколько человек, нельзя не проникнуться уважением к этим людям. А образование для неимущих? Попадаешь в какой-нибудь Бидонвиль, в страшные, невообразимые трущобы, и непременно видишь там двух-трёх католических монахинь, которые держат школу для местных ребятишек. Куда самим не добраться — в горы, в крошечные деревеньки, к индейским племенам, — туда проводят радио и обучают народ с помощью радиопередач. Это всё католики делают. А в России? В минувшем году у нас три миллиона детей по разным причинам не смогли пойти в школу. Разве Церковь организовала для них какое-то обучение? Церковь — это, кстати, и мы с вами. Сейчас нам, православным, дана возможность быть светом миру, но мы очень мало пользуемся этой возможностью. В больницах всё больше действуют протестанты. Как тут быть? Не могу же я говорить умирающим людям: «Плюньте вы на этого сектанта!» У нас, правда, есть батюшки и целые сестричества, которые и по хосписам, и по тюрьмам ходят… Есть, но мало. У католиков же это настолько вошло в кровь и плоть, что просто диву даёшься. В каждом храме после проповеди обязательно молятся за кого-то и говорят: «Сейчас соберём деньги и немедленно пошлём туда, где люди страдают». И это всё так чётко организовано, что нам с ними в этом отношении не сравниться.

— Хорошо. Но вот какой, в конце концов, вопрос возникает: где же граница между экуменизмом и дружбой с католиками?

— Для меня экуменизм — это туризм за чужой счёт, это безответственная болтовня на безсмысленных собраниях, это форма дипломатии, то есть всё, что не имеет никакого отношения к подлинной вере. И у католиков, и у православных много любителей подобной экуменистской деятельности. Но и у католиков, и у православных есть много решительных противников подобной позиции. Например, нынешний папа Бенедикт XVI, с которым я довольно хорошо знакома лично. Он решительный антиэкуменист. На этой почве мы с ним и сошлись. Больше скажу: подружиться с католиками можно только на почве антиэкуменизма. Если человек видит, что я православный, что я твёрдо стою на своих позициях, имею свой духовный опыт, свои святыни и не собираюсь от всего этого отказываться, — он проникнется ко мне уважением. То же и я. Если я вижу, что человек истинно верует, что в его жизни есть вертикаль духа, то мне по меньшей мере будет интересно с ним общаться. По-человечески мне много дороже убеждённый католик, чем тот, кто говорит: «Я немножко такой и немножко такой… Я и нашим, и вашим…» Этот мне по-человечески неприятен. А Православие — это самая человечная конфессия, Православие абсолютно человечно. И что ни говори, а оградить себя от встреч с инославными в современном мире всё равно не удастся, тем более в России, где нам приходится жить бок о бок и с мусульманами, и с буддистами… И слава Тебе Господи за это! Держитесь твёрдо своего — тогда и чужое будет вам понятнее, и вас будут уважать окружающие.

Обсуждения

Новости в мире книг

5 сообщений

Библиотека толкований почти всех Святых Отцов Церкви на все места Библии собранная за несколько лет преподавателем МДА Юрием Максимовым.
Улучшенный интерфейс! Можно не скачивать !

Юлия Сысоева ( жена о.Даниила Сысоева !)
“Записки попадьи”

От издателя
Эта книга – взгляд изнутри. Повествование человека, который не понаслышке знает о закулисной и закрытой стороне существования духовного сословия. Правда и ничего кроме правды – таков замысел автора. “Очень часто, когда я появлялась на улице с мужем, нас спрашивали: “Батюшка, а разве священникам можно жениться?”. Совсем позабыли родную литературу, сказку Пушкина “О попе и о работнике его Балде”. Попадья-то там имелась. ” А откуда они берутся, попадьи? Почему в семьях священников обычно много детей? Почему матушка за рулем до сих пор шокирует окружающих? Почему те личности с крестами и в рясах, что ходят по вагонам метро и электричек, стопроцентные самозванцы? Портит ли священников квартирный вопрос? Почему к священнику неприлично обращаться со словами “святой отец”? Почему священники не любят кагор и крайне редко его пьют? И еще множество вопросов, на которые отвечает Юлия Сысоева, жена священника, красивая и образованная молодая женщина, у которой, пока книга готовилась к печати, родилась третья дочь.

ВЗГЛЯД РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА, ЖИВШЕГО 20 ЛЕТ НА ЗАПАДЕ .
Имя и труды Татьяны Михайловны Горичевой, замечательного, глубоко верующего православного человека, гораздо известнее на Западе, чем в России. Так судил Господь, чтобы ее талант христианского писателя, философа и общественного деятеля наиболее ярко раскрылся и послужил людям вдали от Родины.

9.02.2009 • Православный Санкт-Петербург • Останемся друзьями
Три беседы о Востоке и Западе. Беседа вторая

19.11.2008 • Православный Санкт-Петербург • Собрать весь свет на литургию

27.02.2008 • Вода живая • Женщина-философ в православном храме
Беседа с Татьяной Горичевой

15.08.2005 • Русская линия • Святые животные
Беседа с Людмилы Ильюниной с философом Татьяной Горичевой

23.09.2004 • Русская линия • Плоды глобализации Европы
С православным философом и общественным деятелем Татьяной Михайловной Горичевой беседует Людмила Ильюнина

3. аудио в Контатке
Гость “Фомы” – Писатель и философ Татьяна ГОРИЧЕВА

Источники:

http://www.proza.ru/2008/11/14/434
http://www.proza.ru/2009/01/17/549
http://vk.com/topic-1831551_3254090