Старец зосима достоевский братья карамазовы. Зосима (старец Зосима)

Старец зосима достоевский братья карамазовы. Зосима (старец Зосима)

• ЖАНРЫ
• АВТОРЫ
• КНИГИ 587 619
• СЕРИИ
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 544 939

Посвящается Анне Григорьевне Достоевской

Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода.

Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на изучение фактов его жизни?

Последний вопрос самый роковой, ибо на него могу лишь ответить: «Может быть, увидите сами из романа». Ну а коль прочтут роман и не увидят, не согласятся с примечательностью моего Алексея Федоровича? Говорю так, потому что с прискорбием это предвижу. Для меня он примечателен, но решительно сомневаюсь, успею ли это доказать читателю. Дело в том, что это, пожалуй, и деятель, но деятель неопределенный, невыяснившийся. Впрочем, странно бы требовать в такое время, как наше, от людей ясности. Одно, пожалуй, довольно несомненно: это человек странный, даже чудак. Но странность и чудачество скорее вредят, чем дают право на внимание, особенно когда все стремятся к тому, чтоб объединить частности и найти хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи. Чудак же в большинстве случаев частность и обособление. Не так ли?

Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи – все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…

Я бы, впрочем, не пускался в эти весьма нелюбопытные и смутные объяснения и начал бы просто-запросто без предисловия: понравится – так и так прочтут; но беда в том, что жизнеописание-то у меня одно, а романов два. Главный роман второй – это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент. Первый же роман произошел еще тринадцать лет назад, и есть почти даже и не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя. Обойтись мне без этого первого романа невозможно, потому что многое во втором романе стало бы непонятным. Но таким образом еще усложняется первоначальное мое затруднение: если уж я, то есть сам биограф, нахожу, что и одного-то романа, может быть, было бы для такого скромного и неопределенного героя излишне, то каково же являться с двумя и чем объяснить такую с моей стороны заносчивость?

Теряясь в разрешении сих вопросов, решаюсь их обойти безо всякого разрешения. Разумеется, прозорливый читатель уже давно угадал, что я с самого начала к тому клонил, и только досадовал на меня, зачем я даром трачу бесплодные слова и драгоценное время. На это отвечу уже в точности: тратил я бесплодные слова и драгоценное время, во-первых, из вежливости, а во-вторых, из хитрости: все-таки, дескать, заране в чем-то предупредил. Впрочем, я даже рад тому, что роман мой разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве целого»: познакомившись с первым рассказом, читатель уже сам определит: стоит ли ему приниматься за второй? Конечно, никто ничем не связан; можно бросить книгу и с двух страниц первого рассказа, с тем чтоб и не раскрывать более. Но ведь есть такие деликатные читатели, которые непременно захотят дочитать до конца, чтобы не ошибиться в беспристрастном суждении; таковы, например, все русские критики. Так вот перед такими-то все-таки сердцу легче: несмотря на всю их аккуратность и добросовестность, все-таки даю им самый законный предлог бросить рассказ на первом эпизоде романа. Ну вот и все предисловие. Я совершенно согласен, что оно лишнее, но так как оно уже написано, то пусть и останется.

А теперь к делу.

История одной семейки

Федор Павлович Карамазов

Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещика нашего уезда Федора Павловича Карамазова, столь известного в свое время (да и теперь еще у нас припоминаемого) по трагической и темной кончине своей, приключившейся ровно тринадцать лет назад и о которой сообщу в своем месте. Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, – но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти. Федор Павлович, например, начал почти что ни с чем, помещик он был самый маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми деньгами. И в то же время он все-таки всю жизнь свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов по всему нашему уезду. Повторю еще: тут не глупость; большинство этих сумасбродов довольно умно и хитро, – а именно бестолковость, да еще какая-то особенная, национальная.

Он был женат два раза, и у него было три сына: старший, Дмитрий Федорович, от первой супруги, а остальные два, Иван и Алексей, от второй. Первая супруга Федора Павловича была из довольно богатого и знатного рода дворян Миусовых, тоже помещиков нашего уезда. Как именно случилось, что девушка с приданым, да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного «мозгляка», как все его тогда называли, объяснять слишком не стану. Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе. Факт этот истинный, и надо думать, что в нашей русской жизни, в два или три последние поколения, таких или однородных с ним фактов происходило немало. Подобно тому и поступок Аделаиды Ивановны Миусовой был без сомнения отголоском чужих веяний и тоже пленной мысли раздражением. Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда как он был только злой шут, и больше ничего. Пикантное состояло еще и в том, что дело обошлось увозом, а это очень прельстило Аделаиду Ивановну. Федор же Павлович на все подобные пассажи был даже и по социальному своему положению весьма тогда подготовлен, ибо страстно желал устроить свою карьеру хотя чем бы то ни было; примазаться же к хорошей родне и взять приданое было очень заманчиво. Что же до обоюдной любви, то ее вовсе, кажется, не было – ни со стороны невесты, ни с его стороны, несмотря даже на красивость Аделаиды Ивановны. Так что случай этот был, может быть, единственным в своем роде в жизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во всю свою жизнь, в один миг готового прильнуть к какой угодно юбке, только бы та его поманила. А между тем одна только эта женщина не произвела в нем со страстной стороны никакого особенного впечатления.

Старец зосима достоевский братья карамазовы. Зосима (старец Зосима)

Старец Зосима – «идеальный христианин» Ф.М. Достоевского

Татьяна Викторовна Кравцова

“Если удастся, то сделаю дело хорошее: заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин – дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее, и что христианство есть единственное убежище Русской Земли ото всех ее зол”. Эти строки писал Ф.М. Достоевский в письмах к Н.А. Любимову по поводу образа старца Зосимы, отсылая в редакцию очередные части романа “Братья Карамазовы”.

Здесь видна авторская установка на создание не только правдоподобного, но реального, будто взятого из самой жизни героя. Подобная установка реализуется уже в первых упоминаниях о Зосиме в романе, в том кратком экскурсе в историю старчества (гл. “Старцы”), где Зосима ставится в ряд с реальными старцами-подвижниками XVIII-XIX вв.: Паисием Величковским, оптинскими старцами, чем создается впечатление исторически реального образа.

Прототипика играет существенную роль в художественном мире Достоевского. Прототип у писателя не только “первообраз”, “основа для создания того или иного образа” [1:299.], но это, прежде всего, основа реальности образа. В.И. Даль дает слову прототип синоним “истинник”. У Достоевского прототип – именно “истинник”, [2:521.] т.е. залог истинности, жизненной подлинности литературного героя. Особенно важно существование таких прототипов-истинников для “идеальных”, программных образов в творчестве писателя. Это в первую очередь относится к “идеальному христианину” – старцу Зосиме в “Братьях Карамазовых”.

Понимание образа старца Зосимы шло во многом по пути его соотнесения с реальными лицами.

Как известно, летом 1878 г. Достоевский вместе со своим другом Вл. Соловьевым посетил Оптину пустынь, где встретился со старцем Амвросием, который его глубоко потряс. Согласно списку Анны Григорьевны, приведенному Гроссманом, с Оптиной пустынью связаны некоторые духовные книги, находившиеся в личной библиотеке писателя: “Жизнеописание оптинского старца, иеромонаха Леонида”, “Слова подвижнические” Исаака Сирина, труды Симеона Нового Богослова, изданные в Оптиной под наставительством старца Макария, и др.

Поездка Достоевского в Оптину Пустынь была одним из важнейших событий в духовной жизни писателя. Вызванная личным переживанием смерти младшего сына Алеши, эта поездка во многом определила творческие идеи и характер романа “Братья Карамазовы”.

Знакомство с Оптинским старцем Амвросием, этим живым воплощением русской святости, “хранителем образа Христова”, носителем народной правды, подвело итог многолетним духовным и творческим исканиям писателя.

Встреча эта носит глубоко символический характер. В лице великого гения русской литературы и великого святого Русской Церкви после почти векового разрыва встретились Церковь и интеллигенция, Православие и культура, святость и гениальность, что во многом определило характер взаимоотношений русской культуры и Православия в последующее время [3:301-312].

Мнение о том, что Амвросий Оптинский является прототипом старца Зосимы, стало общепринятым в литературе. Восприятие образа старца Зосимы как отражение реального старца Амвросия имело неожиданное продолжение в реальной действительности, когда уже саму Оптину Пустынь и оптинских старцев стали воспринимать через призму романа “Братья Карамазовы” и образ старца Зосимы.

Это восприятие относится, прежде всего, к старцу иеросхимонаху Анатолию (Потапову). Он был учеником старца Амвросия, одним из его духовных наследников. В начале ХХ века о. Анатолий был признанным оптинским старцем, к которому приезжало много читающей интеллигентной публики.

Студент Санкт-Петербургской Духовной Академии И. Смоличев писал после встречи со старцем: “Яркий образ Зосимы – олицетворение идеального, светлого, божественного – невольно всплыл в нашем представлении при виде одухотворенного, детски светлого лица батюшки о. Анатолия” [3:307].

Литературный герой определял восприятие действительности. Роман “Братья Карамазовы” для русской читающей публики становился подчас своего рода путеводителем по Оптиной Пустыни.

Существовали предположения, что прототипом мог быть старец Леонид – ближайший из учеников Паисия Величковского, “возобновитель” старчества на Руси. Старец Леонид говорил о необходимости познания самого себя, которое, будучи связано с глубокой искренностью и смирением, является основой для обретения полной радости и глубокого осознания всего. Но часто человек приходит к ошибочному сужению о себе и создает свое искусственное “я”.

Зосима из “Братьев Карамазовых” в одном из эпизодов выявляет сложные внутренние процессы, ведущие к созданию этого искусственного “я”. Он говорит, что от непрочности этого созданного “я” происходят крайняя обидчивость, замкнутость, вызванная страхом открыться и быть судимыми, презрение к другим, что означает, по мнению старца, неспособность любить и принимать жизнь такой, какая она есть.

Осознание этой “ошибочной идеи” и ложь самому себе являются, по мнению не только Зосимы, но и старца Леонида, одним из главных источников несчастий, самым трудным препятствием на пути “схождения ума в сердце” [4:124].

На стиль поучений Зосимы Достоевский указывал сам в цитированном уже письме Н.А. Любимову: “Эта глава (“О Священном Писании в жизни отца Зосимы”) восторженная и поэтическая, прототип взят из некоторых поучений Тихона Задонского, а наивность изложения – из книги странствований инока Парфения”. В качестве возможного прототипа Зосимы, давшего имя герою Достоевского, назывался схимонах Зосима Тобольский (1767-1835). Приводились также параллели к образу старца Зосимы из агиографии: св. Зосима Палестинский (VI в.) из жития Марии Египетской, св. Зосима Соловецкий (ум. 1478) и др. Существуют также сравнения Зосимы с русскими подвижниками св. Серафимом Саровским и Сергием Радонежским.

Все возраставший в 1870-е гг. интерес Достоевского к “Святой Руси” и ее виднейшим представителям – от древнерусского периода до современного – вполне закономерен. Именно здесь ищет писатель реальные прообразы типа “идеального христианина”, православного “делателя”.

Достоевскому был близок такой тип русской святости, как “труженичество во Христе”, и в частности, “труженический” подвиг преподобного Сергия Радонежского, органически сочетавшего духовное и общенациональное созидание.

У Достоевского Зосима вспоминает эпизод из “Жития” Сергия Радонежского (прямо не называя имени святого). Он рассказывает о том, как “приходил раз медведь к великому святому, спасавшемуся в лесу, в маленькой келейке, и умилился над ним великий святой, бесстрашно вышел к нему и подал ему хлеба кусок: “Ступай, дескать, Христос с тобой”, и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав”. Этот рассказ Зосимы намечен черновой записью в “Исповеди старца”, где уже прямо называется имя святого.

Еще одна художественная деталь связывает роман “Братья Карамазовы” с Сергием Радонежским: в главе “Великий инквизитор” Иван Карамазов упоминает, что “к иным праведникам, по жизнеописанию их, сходила сама Царица Небесная” [5:195-201]. Здесь речь идет об известном из жития преподобного Сергия видении ему (первому из русских святых) Божьей Матери.

Из числа византийских и древнерусских православных святых, получивших отражение в творчестве Достоевского (Иоанн Лествичник, Феодосий Печерский, Нил Сорский и некоторые другие), Сергия Радонежского, Тихона Задонского и Феодосия Печерского следует выделить особо. В “Дневнике писателя” в 1876 г. Достоевский охарактеризовал их как носителей высоких религиозно-нравственных и исторических идеалов русского народа, святость которых, по неоднократным разъяснениям писателя, состоит, прежде всего, в том, что в глубинах народного духа сохранился – как высочайший идеал – неискаженный образ Христа, утраченный или замутившийся в западном христианстве.

Преподобный Сергий несомненно сыграл существенную роль в формировании у Достоевского концепции “русского инока”, основной смысл и назначение которого писатель видит в том, чтобы хранить образ Христов “благолепно и неискаженно, в чистоте правды Божией”, завещанный “от древнейших отцов, апостолов и мучеников”.

Названные прототипы и прообразы, ни один не равняясь полностью Зосиме, в совокупности складываются в “образно реальный” обобщенный тип “русского инока”. Кажется, объяснены все стороны образа, проблема прототипов Зосимы исчерпана.

Однако осталась прототипически необъясненной биографическая часть образа: когда старец Зосима был еще офицером Зиновием. Ее центральный сюжет – обращение военного в монахи. Учитывая установку автора на жизненную реальность героя, следует предположить, что центральный сюжет “Сведений биографических” также не выдуман автором произвольно, но имеет прототипическую опору на реальный материал. К удивлению, ни у одного из известных прототипов Зосимы этот сюжет не присутствует. Старец Амвросий, к примеру, прошел полный курс семинарии, затем духовной академии, лишь после этого поступил в монастырь. Тот же “семинарский” путь у Тихона Задонского (1724-1783). Впрочем, можно указать сюжет обращения военного в монашество в жизнеописании Зосимы Тобольского, который действительно служил некоторое время в гвардии. Но монашество он принял, будучи не на военной службе, а став помещиком.

Сюжет обращения военного в монахи не был в России XIX в. исключительной редкостью. Но, пожалуй, самой известной историей такого обращения была история подпоручика Дмитрия Александровича Брянчанинова (1807-1867).

Потомок древней вологодской дворянской фамилии, молодой человек с обостренным религиозным и нравственным чувством, романтик, блестящий офицер, известный лично императору Николаю I, он совершенно неожиданно для родственников, сослуживцев, самого царя подал прошение об отставке с тем, чтобы стать монахом. В монашестве Брянчанинов принял имя Игнатий. После жительства в разных северных монастырях он был назначен по желанию Николая I настоятелем Троице-Сергиевой пустыни под Петергофом, которою управлял почти четверть века. В 1857 г. архимандрит Игнатий возведен в сан епископа Кавказского, в течение четырех лет управлял новооткрытой епархией на Северном Кавказе в г. Ставрополе, после чего ушел на покой и поселился в Николо-Бабаевском монастыре на Волге, где провел последние шесть лет своей жизни. В годы “покоя” епископ Игнатий принял на себя подвиг старчества, вел обширную переписку, писал духовные сочинения, широко издававшиеся в XIX в. Умер 30 апреля 1867 г.

Сходство святителя Игнатия с Зосимой заключается не только в самой общей схеме обращения военного в монашество. При ближайшем рассмотрении обнаруживаются другие не случайные совпадения. Жизненный путь старца Зосимы выясняется из “Сведений биографических” (гл. “Русский инок”) и разрозненных замечаний в романе. Биография епископа Игнатия восстанавливается по материалам, публиковавшимся в печати при жизни Ф.М. Достоевского.

“Старец Зосима происходил из помещиков, когда-то в самой ранней юности был военным и служил на Кавказе обер-офицером”

“…родился я, – рассказывает о себе Зосима, – в далекой губернии северной, в городе В., от родителя дворянина, но не знатного и не весьма чиновного…”

Дмитрий Александрович Брянчанинов происходил из дворянской помещичьей семьи, родился в родовом имении отца в с. Покровском под Вологдою. В некрологах сообщается: “Епископ Игнатий (дитя, дарованное за слезные молитвы матери, оставшейся после потери двух старших детей-младенцев продолжительное время бездетной) воспитывался в Вологде, в доме родительском до 15-тилетнего возраста…”

После смерти старшего брата Маркела мать определила Зиновия “в Петербург в кадетский корпус”, “чтобы в императорскую гвардию потом поступить”. В кадетском корпусе Зиновий пробыл “долго, почти восемь лет…”, по окончании получив звание обер-офицера.

Брянчанинов по настоянию отца приехал в Петербург и в 1822 г. поступил в Главное Инженерное училище. А через четыре года он вышел из верхнего офицерского класса училища со званием инженера-подпоручика (обер-офицера).

В “Сведениях биографических” лишь единственный раз указывается точная хронологическая дата – поединок Зиновия, ставший поворотным моментом в его жизни. О нем сказано: “в двадцать шестом году дело было”. Сразу после поединка Зиновий подал прошение об отставке, “а через пять месяцев удостоился Господом Богом стать на путь твердый и благолепный…”. Таким образом, обер-офицер Зиновий ушел в монастырь в конце 1826 – начале 1827 г. На этом заканчивается “послужной список” обер-офицера Зиновия и начинается житие старца Зосимы.

Решающий поворот в жизни Брянчанинова, его обращение произошло также в 1826 г. “Весной он заболел тяжкою грудною болезнию, имевшею все признаки чахотки, так что не в силах был выходить…”. “Доктора… объявляли неоднократно пациенту своему смертный приговор. Он стал готовиться к смерти”. И здесь произошел духовный переворот Брянчанинова. Эта история напоминает историю болезни брата старца Зосимы – Маркела. Таким образом, в основе обращения героя Достоевского и Игнатия Брянчанинова лежит “пограничная” ситуация между жизнью и смертью. После неожиданного выздоровления подпоручик Дмитрий Брянчанинов решил стать монахом. Осенью 1827 г. он поступил послушником в Александро-Свирский монастырь.

Сопоставление обнаруживает точное совпадение реалий жизнеописания старца Зосимы и биографии епископа Игнатия: происхождение, место рождения, офицерское звание, время обращения и др. Такое системное сходство не может быть случайным. Видимо, писатель сознательно использует факты биографии епископа Игнатия для создания биографической части образа старца Зосимы. Канва жизни Зосимы строится в основном по образу и подобию жизненного пути Игнатия Брянчанинова.

Достоевский нигде ни разу не упоминает имени святителя Игнатия Брянчанинова. Тем не менее, писатель, бесспорно, знал о епископе-подвижнике. Имя Игнатия Брянчанинова было широко известно русскому обществу, его можно было встретить на страницах и революционных изданий.

Достоевский мог ближе знать святителя Игнатия. Епископ учился в том же Инженерном училище, где позже будет учиться Достоевский. Во время учебы Достоевского Игнатий Брянчанинов был настоятелем Троице-Сергиевой пустыни, находившейся недалеко от Санкт-Петербурга. Будучи кондуктором Инженерного училища, Достоевский летние месяцы в течение четырех лет проводил в лагере под Петергофом. Учитывая это, можно предположить, что Достоевский посещал лавру северной столицы, мог видеть настоятеля и составить о нем собственное впечатление. О несомненном интересе писателя к личности Брянчанинова свидетельствует тот факт, что в библиотеке Достоевского были книги епископа Игнатия, в частности “Слово о смерти”.

Святитель Игнатий известен как крупный духовный писатель. Только при жизни Достоевского вышло около двадцати отдельных изданий разных сочинений епископа. В своих писаниях он исследует не только вопросы монашеской жизни, но касается вековых, “проклятых” вопросов бытия. Характерны последние слова, записанные им в день своей кончины: “Что душа моя? Что тело мое? Что – ум мой? Что – чувства тела? Что силы души и тела? Что жизнь. Вопросы неразрешенные, вопросы неразрешимые. В течение тысячелетий род человеческий приступал к обсуждению этих вопросов, усиливался разрешить их и отступал от них, убеждаясь в их неразрешимости…” [6:167-178.]. Стиль и метод этих размышлений близки творческому методу Достоевского.

Знакомство Ф.М, Достоевского с сочинениями епископа Игнатия позволяет сопоставить не только факты жизни Брянчанинова, но и его сочинения с поучениями старца Зосимы.

Первое, что обращает на себя внимание, – это совпадение тем и названий книг Игнатия и поучений Зосимы:

Старец Зосима и смысл эпиграфов

Касательно сюжетной линии стоит отталкиваться от содержания. Как писал Набоков «всю длинную, вялую историю старца Зосимы можно было бы исключить без всякого ущерба для сюжета, скорее это только придало бы книге цельности и соразмерности».

ЗОСИМА (старец Зосима) («Братья Карамазовы»), старец, духовный наставник Алексея Карамазова. Повествователь, пре­жде чем повести речь о старце Зосиме, кратко излагает в главе «Старцы» историю и суть старчества, что очень важно для по­нимания образа и Зосимы, и Алеши Кара­мазова, а также одной из основных тем романа в целом.

“Если удастся, то сделаю дело хорошее: заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин – дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее, и что христианство есть единственное убежище Русской Земли ото всех ее зол”. Эти строки писал Ф.М. Достоевский в письмах к Н.А. Любимову по поводу образа старца Зосимы, отсылая в редакцию очередные части романа “Братья Карамазовы”.

Здесь видна авторская установка на создание не только правдоподобного, но реального, будто взятого из самой жизни героя. Подобная установка реализуется уже в первых упоминаниях о Зосиме в романе, в том кратком экскурсе в историю старчества (гл. “Старцы”), где Зосима ставится в ряд с реальными старцами-подвижниками XVIII-XIX вв.: Паисием Величковским, оптинскими старцами, чем создается впечатление исторически реального образа.

Понимание образа старца Зосимы шло во многом по пути его соотнесения с реальными лицами. Как известно, летом 1878 г. Достоевский вместе со своим другом Вл. Соловьевым посетил Оптину пустынь, где встретился со старцем Амвросием, который его глубоко потряс. Поездка Достоевского в Оптину Пустынь была одним из важнейших событий в духовной жизни писателя. Вызванная личным переживанием смерти младшего сына Алеши, эта поездка во многом определила творческие идеи и характер романа “Братья Карамазовы”. Знакомство с Оптинским старцем Амвросием, этим живым воплощением русской святости, “хранителем образа Христова”, носителем народной правды, подвело итог многолетним духовным и творческим исканиям писателя. Встреча эта носит глубоко символический характер (после почти векового разрыва встретились Церковь и интеллигенция, Православие и культура, святость и гениальность). Мнение о том, что Амвросий Оптинский является прототипом старца Зосимы, стало общепринятым в литературе.

Жизненный путь старца Зосимы выясняется из “Сведений биографических” (гл. “Русский инок”) и разрозненных замечаний в романе. “Старец Зосима происходил из помещиков, когда-то в самой ранней юности был военным и служил на Кавказе обер-офицером”, “…родился я, – рассказывает о себе Зосима, – в далекой губернии северной, в городе В., от родителя дворянина, но не знатного и не весьма чиновного…”

После смерти старшего брата Маркела мать определила Зиновия “в Петербург в кадетский корпус”, “чтобы в императорскую гвардию потом поступить”. В кадетском корпусе Зиновий пробыл “долго, почти восемь лет…”, по окончании получив звание обер-офицера.

В “Сведениях биографических” лишь единственный раз указывается точная хронологическая дата – поединок Зиновия, ставший поворотным моментом в его жизни. О нем сказано: “в двадцать шестом году дело было“. Сразу после поединка Зиновий подал прошение об отставке, “а через пять месяцев удостоился Господом Богом стать на путь твердый и благолепный…”. Таким образом, обер-офицер Зиновий ушел в монастырь в конце 1826 – начале 1827 г. На этом заканчивается “послужной список” обер-офицера Зиновия и начинается житие старца Зосимы.

Шестая книга, «Русский инок», раскрывающая учение старца Зосима, следует непосредственно за исповедью Ивана Карамазова. Таким образом, писатель композиционно ставит старца З. в положение идейного антипода брата Ивана.Их главное разногласие — в отношении к миру. Зосима. выражает его умиленно-восторженно, Иван бунтует против действительности, основанной на слезах и крови детей. Однако именно З. дано понять «богомученичество» Ивана. Старец учит о восхождении души к Богу: «Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, ищи восторга и исступления сего, омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои».

Современная Достоевскому либеральная критика не приняла образ старца 3. Он был также отвергнут и оптинскими старцами. К.Н.Леонтьев в статье «О всемирной любви» (1880) упрекал Достоевского в серьезном уклонении от «церковного пути»: «Братство по возможности и гуманность действительно рекомендуются Св. писанием Нового завета для загробного спасения личной души; но в Св. писании нигде не сказано, что люди дойдут посредством этой гуманности до мира и благоденствия. Христос нам этого не обещал… Это неправда…» В письмах к В.В.Розанову Леонтьев повторил свои упреки Достоевскому в незнании подлинного монашества и «неправославном» изображении монаховв романе «Братья Карамазовы». Вл.С.Соловьев в письме к К.Н.Леонтьеву (середина 1880-х гг.) написал, что Достоевский рассматривал религию лишь «в подзорную трубу» и «стать на действительно религиозную почву никогда не умел». Можно предположить, что в последнем замечании философа содержится ключ к пониманию «святого» героя: Достоевский не стремился к буквальной религиозной достоверности. Он не был религиозным писателем. Создавая образ 3. как учителя Алеши Карамазова (заметим, главного героя повествования, как это заявлено в начале романа, которому предстояло, по мысли писателя, повторить путь 3.), доверяя старцу слова, опровергающие идеи Великого инквизитора, писатель опирался прежде всего на нравственные устои внутри самого человека, в пробуждении которых он видел главную задачу религии. Для этого он и вел своих героев от безверия к вере. А проводником был избран 3осима.

ЛК: Старцы – это качество духовного состояния монаха, достигается путем молитвы. Старец – это пророческий тип служения церкви. +дар исцеления, дар пророчества. Достоевский природы старчества не знал, но у него был личный опыт общения с Амвросием в Оптиной пустыни. Глава из Евангелие – Кана Галилейская(в которой Иисус совершил первое своё чудо: стал свидетелем свадьбы очень бедных людей, которые пили воду, потому что не было вина. Иисус обратил воду в вино) соответсвует тому, чему всю жизнь учил Зосима. Он старался не обличать людей; от самого человека зависит рай или ад у него в душе. Старался учить людей выстраивать этот рай в душе своей. Зосим хотел, чтобы Алёша сам выбрал , чем в жизни хочет заниматься. Антипод Зосимы – Иван Карамазов, который ищет рационального решения всех проблем. Зосима же понимает простую вещь: 1) история не может быть бесконечна. Если она бесконечна – в ней нет смысла. 2) в мире по определению нет гармонии и быть не может, потому что этот мир делает грешный человек. Зосима пытается внушить, что всё зависит от человека, от его усилий. Это его свободный выбор.

Старца отличают красота жизни, вера, любовь к людям. Зосима не является портретом канонического старца, это герой Достоевского. Учение Зосимы о человеке и мире преобладает над учением о Боге. Это литературный образ старца. Уклон в земную жизнь делает образ Зосимы радостным.

Основные идеи, высказанные старцем:

1) Христос — Богочеловек, идеал, цель и венец мира, и этот Христос у нас, это русский, православный Христос.

2) Божественный лик заключен в каждом человеке.

3) Основа всего мира — Любовь: а) Любовью связуется мир, б) Любовь сердечная претворяет мир в рай, в) Любовь – основа для чувства смиренной всеответственности одного за всех, г) невозможность деятельно любить — ад.

4) Путём страданий добиваемся смирения и приобретаем любовь сердечную.

5) Необходимость свободной веры без чуда — веры сердца.

6) Возможность для верующего мгновенного покаяния — перерождения сердцем.

7) Понимание свободы, основанное на принципе полнейшего удовлетворения земных потребностей человека, ложно и ведёт к ещё большей несвободе и кровавым трагедиям. Истинное понимание свободы заложено в идее отречения от такого принципа. В этом важнейшее значение иноческой жизни, утверждённой на отказе от лишних и ненужных потребностей и на отсечении своеволия.

8) Попытка устроения в мире без Христа приведёт к отказу от понятия греха и преступления — и к возрастанию их в мире. Но Христос обережёт мир “ради кротких и смиренных” от всеобщего самоуничтожения.

9) В молитве человек укрепляет в себе образ Христов и тем спасается от гибели в житейских блужданиях.

10) Смирение есть сознание собственной сугубой греховности. Судить поэтому надобно прежде себя, но не ближних своих.

11) Гордыня есть приобщение сатане, поэтому пребывание в духе гордости — “ад добровольный и ненасытимый”.

12) Гордыня есть причина отказа признать свою ответственность за весь грех людской.

ЛК: Достоевский: нравственное богатство – в христианстве. Идеал будет хранить, по мысли Д, русский инок, поэтому он в своем романе пытался уравновесить образ Ивана-разрушителя образом старца Зосимы. Почему образ Зосимы не мог оказаться таким удачным, как образ Ивана? Одна из причин: Достоевский не понимал и не мог понимать природы старчества.

Старец Зосима находится в центре по­вествования в книгах 2-й («Неуместное соб­рание»), 6-й («Русский инок») и даже после своей кончины в книге 7-й («Алеша»), и образ его, нравственная тема, связанная с ним, его духовное учение противопостав­лены в романе «карамазовщине». Кредо его учения сконцентрировано в простых, но все­объемлющих по смыслу словах: «. по­смотрите кругом на дары Божии: небо яс­ное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять — и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обни­мемся мы и заплачем. »

Эпиграфом к роману стали слова из Евангелия от Иоанна: “Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода”. Это одно из любимых евангельских изречений Достоевского, в котором заложена великая и универсальная мысль о глубокой связи всего со всем в этом мире, где малое, незаметное, на первый взгляд, случайное может нести в себе большой общечеловеческий смысл.

(про эпиграф в ЛК еще было, но у меня , к сожалению, нет, если найду у кого-нибудь, пришлю)

studopedia.org – Студопедия.Орг – 2014-2020 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.003 с) .

Источники:

http://www.litmir.me/br/?b=7363&p=86
http://www.mamif.org/stfilaret/kravcova.htm
http://studopedia.org/8-167757.html