Сказание авраамия палицына об избрании на царство михаила федоровича. История русской литературы X — XVII вв

Сказание авраамия палицына об избрании на царство михаила федоровича. История русской литературы X — XVII вв

Глава 7. ЛИТЕРАТУРА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVII ВЕКА

2. Исторические произведения о смуте

Дать историческое объяснение Смуты выпало на долю писателей, творивших уже после избрания на царство Михаила Романова (1613 г.), в 10—20-х гг. XVII в. Писатели эти принадлежали к разным сословиям — еще не угасла всесословная активность периода гражданской войны и иностранной интервенции. Среди этих писателей были духовные лица и миряне, представители администрации и аристократы. «Сказание» Авраамия Палицына. Одно из самых популярных в XVII в. и самых обширных сочинений о Смуте вышло из-под пера монаха Авраамия Палицына, келаря Троице-Сергиева монастыря (келарь — это инок, который заведует монастырскими припасами или вообще светскими делами монастыря). Его «Сказание» [1], насчитывающее в общей сложности 77 глав, состоит из нескольких разновременных слоев. Так, первые шесть глав написаны еще в 1612 г., хотя в окончательном виде памятник сложился только к 1620 г. Центральная часть посвящена знаменитой осаде Троице-Сергиевой лавры. Затем рассказ доведен до Деулинского перемирия 1618 г., в заключении которого сам Авраамий Палицын принимал деятельное участие. Авраамий Палицын — видный участник событий Смутного времени (в его поведении в эти трудные годы были не только положительные, но и отрицательные моменты: так, Авраамий Палицын служил Лжедмитрию II). Авраамий Палицын постоянно подчеркивает собственную значительность, например в рассказе о том, как он ездил в Кострому, в Ипатьевский монастырь за Михаилом Романовым, как затем встречал его у Троице-Сергиева монастыря и т. д. В «Сказании» Авраамий Палицын нарисовал поистине страшную картину народных страданий: «И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя, и в чащи темных лесов, и в пещеры неведомыя и в воде межу кустов отдыхающе и плачющеся к содетелю (богу), дабы нощ сих объяла и поне мало бы отдохнули на сусе (на суше). Но ни нощ, ни день бегающим не бе покоя и места ко скрытию и к покою, и вместо темныя луны многия пожары поля и леса освещеваху нощию, и никому же не мощно бяше двигнутися от места своего: человецы, аки зверей, от лес исходящих ожидаху». «Временник» Ивана Тимофеева. Другой писатель этого времени, дьяк (правитель какой-либо канцелярии) Иван Тимофеев, представитель высшей бюрократии, в своем «Временнике» [2], составленном в 1616-1619 гг., изобразил историю России от Ивана Грозного до Михаила Романова. По службе Ивану Тимофееву приходилось постоянно участвовать в отправлении государственных дел. Он имел доступ ко многим важным документам, и поэтому «Временник» содержит многие исторические известия, которые не зафиксировал ни один автор, кроме Тимофеева. Кроме того, Тимофеев описывает как мемуарист многие события, очевидцем которых он был. Когда народ ходил к Новодевичьему монастырю просить Бориса Годунова принять царский венец, тот «в руках держа пота своего утирания. плат. оного плата окрест шии своея облагаше. показуя разумевати, яко бы удавитися понуждаемаго ради хотяше, аще не престанут молящей». Кроме этого лицемерного жеста Бориса Годунова, Иван Тимофеев заметил и другие любопытные подробности, характеризующие атмосферу «добровольного» призвания Бориса на царство. Некий «отрок наущен», забравшись под самое окно кельи царицы Ирины, вопил «яко во уши той», умоляя благословить брата на царство. Все это мелкие детали, но эта их мелкость характерна, ибо здесь Иван Тимофеев проявляет себя в качестве мемуариста, в качестве частного человека, а не историка. И. А. Хворостинин. Третий автор — князь И. А. Хворостинин, происходивший из рода ярославских удельных князей. В юности он был близок к Лжедмитрию, который пожаловал его кравчим (придворный чин; кравчий разрезал еду государю) и, по свидетельству современника, «держал этого молокососа в большой чести, чем тот весьма величался и все себе дозволял» [3]. Эта позорная близость была всем памятна, и Хворостинину важно было обелить себя в глазах современников и потомков. Поэтому в свои «Словеса дней и царей и святителей московских», которые Хворостинин писал, по-видимому, незадолго до смерти (он умер в 1625 г.), он ввел мотивы самооправдания. Однажды, рассказывает Хворостинин, Самозванец похвалялся какой-то своей «храминой», постройкой. «Ту стояше юноша некий, иже ему любим бе и печашеся присно (всегда пекся) о его спасении паче же всех человек». Этот юноша, сам Хворостинин (дальше рассказ ведется уже от первого лица), якобы осмелился обличить суетную гордыню Лжедмитрия, напомнив ему, что бог «стирает всяко превозношения гордых». В другом месте своих «Словес» Хворостинин утверждает, что его ценил сам патриарх Гермоген, возглавивший оппозицию польским интервентам. Поучая однажды собравшихся, патриарх особо выделил Хворостинина, тут же присутствовавшего:«Ты боле всех потрудихся во учении, ты веси, ты знаеши!» Был ли на самом деле этот разговор, мы не знаем, поскольку в других источниках о нем не говорится. С. И. Шаховской. Родственником И. А. Хворостинина был князь Семен Иванович Шаховской. Его жизнь исполнена внезапных перемен и превратностей, столь характерных для эпохи Смуты. В 1606 г., когда «северские» города (Путивль, Чернигов, Елец, Кромы) восстали против царя Василия Шуйского, С. И. Шаховской служил под Ельцом. Здесь его постигла первая опала: его увезли в столицу и без объявления причин сослали в Новгород — «в мор» (в Новгороде тогда была чума), однако с дороги повернули в деревню. В 1608-1610 гг. он снова был на службе в Москве, сражался с тушинцами, потом перешел на их сторону. Вторая и опять недолгая опала в 1615 г. — результат собственной челобитной Шаховского, в которой он жаловался, что «заволочен (измучен) со службы да на службу». В конце 1619 г., после смерти третьей жены, Шаховской женился в четвертый раз, что возбранялось церковными правилами. Это навлекло на него гнев патриарха Филарета. В своем «Молении» Филарету Шаховской оправдывается тем, что с первой женой он прожил три года, со второй — только полтора, а с третьей — всего 19 недель (все жены помирали). Шаховской достиг преклонных лет (источники упоминают о нем еще в 50-х гг.) и не раз бывал «опален». Прекрасно образованный человек, Шаховской оставил большое литературное наследие. Смуте посвящены две его повести: «Повесть известно сказуема на память великомученика благовернаго царевича Димитрия» и «Повесть о некоем мнисе (монахе), како послася от бога на царя Бориса во отмщение крове праведнаго царевича Димитрия». Недавно доказано, что Шаховскому принадлежит один из самых значительных памятников по истории Смуты — так называемая «Повесть книги сея от прежних лет». Этот сжатый, но цельный очерк истории Смуты дошел в составе Хронографа тобольского сына боярского Сергея Кубасова. Автором повести было принято считать киязя И. М. Катырева-Ростовского, поскольку в виршах, «Повесть» заключающих, есть такое двустишие: Есть же книги сей слагатай, Сын предиреченнаго князя Михаила роду Ростовского сходатай. У Михаила Петровича Катырева-Ростовского, известного воеводы, о котором «Повесть» упоминает в высшей степени сочувственно, был один сын, а именно Иван Катырев. По первой жене он приходился зятем будущему патриарху Филарету и шурином Михаилу Романову. Царь Василий Шуйский за «шатость» в борьбе с Тушинским вором сослал И. Катырева-Ростовского в Тобольск. Только в 1613 г., как раз к избранию шурина царем, он снова появился в Москве. Недавно найден ранний, конца 20-х — начала 30-х гг. XVII в. список первоначальной редакции «Повести» [4]. В приписке прямо указано на автора — «многогрешного в человецех Семена Шаховского». «Повесть» здесь не имеет заглавия, а вирши выглядят так: Есть же книги сей слагатай Рода Ярославского исходатай. Итак, о Смуте в 10—20-х гг. XVII в. писали монах, приказный дьяк, два князя—Рюриковича, хотя и из второстепенных фамилий. Из этого перечня ясно, что литературная среда первой четверти XVII в. была разношерстной. Это обстоятельство говорит о том, что еще нет писателей-профессионалов; оно также говорит о том, что нет и монополии на писательский труд, что каждый может стать писателем. Разумеется, позиции и литературная манера этих авторов различны. Однако их объединяют некоторые принципиально важные моменты. .Главный из них — усиление индивидуального начала, установка на своего рода «самовыражение». Мы уже видели, как подчеркивает свою роль в событиях общерусского значения Авраамий Палицын; как И. А. Хворостинин пытается обелить себя, вводя в текст разговоры с Лжедмитрием и с патриархом Гермогеном — разговоры скорее всего вымышленные. Даже в «Повести на память царевича Димитрия», в которой Шаховской строго придерживался агиографического канона, чувствуются автобиографические черты. Сообщив о том, что царевич Димитрий был сыном Ивана Грозного от «шестыя ему жены царицы Марии», т. е. наследником сомнительной законности, Шаховской продолжает: «Да никто же зазирает (осуждает) многобрачное сие рождество. Не осудится бо всяк родивыйся от многобрачия родителским прегрешением, аще добре свое житие изведет». Защищая царевича, автор «Повести» защищал и самого себя, вернее права своих детей от четвертой супруги. Усиление индивидуального начала сказалось не в одних автобиографических намеках и сценах. Оно выразилось также в сравнительно свободном обсуждении причин Смуты и поведения ее деятелей, независимо от их положения на иерархической лестнице и социальных отношений. Все историки Смуты причину национального бедствия видят в «грехе всей России». Это естественно, ибо они еще не могли отказаться от религиозного взгляда на историю. Однако важно то, что они не ограничились общей ссылкой на этот «грех», но попытались в нем разобраться. Чрезвычайно важно, что у разных авторов такой анализ индивидуален. Иван Тимофеев и Авраамий Палицын оба согласны в том, что к Смуте привело «бессловесное молчание», или «всего мира безумное молчание», иначе говоря, безмолвная рабская покорность несправедливым властителям. Но далее каждый из писателей идет своим путем. По «Временнику», в нравственном нездоровье повинен наплыв иностранцев; их пагубную роль в бедствиях России Иван Тимофеев подчеркивает раз за разом. Напротив, Авраамий Палицын, говоря о приметах всеобщего нравственного падения — от царя до холопов, от бояр до церковного чина—не склонен перелагать вину на иностранцев. Он подчеркивает социальные противоречия в канун Смуты. При Борисе Годунове три года подряд случился неурожай, перемерли многие тысячи голодных. Потом же оказалось, что богачи скрывали огромные запасы хлеба: «Давныя житницы не истощены, и поля скирд стояху, гумна же пренаполнены одоней и копон и зародов (стогов и копен) до четырехнадесять лет от смятения по всей Русской земле. » Вину за гражданскую войну Авраамий Палицын возлагает на богачей: «Се убо да разумеется грех всей России, чесо ради от прочих язык (народов) пострада: во время 66 искушения гнева божия (т. е. во время трехлетнего неурожая) не пощадеша (не пощадили) братию свою. И яко же мы не пощадехом, тако и нас не пощадеша врази наши». Историки самодержавного государства не могут довольствоваться изображением «всенародного греха». В сфере их внимания должны оказаться и «власть предержащие». Характеристики царей — от Ивана Грозного до Михаила Романова — дают все авторы, писавшие о Смуте. Именно в этих описаниях и проявилось всего отчетливее то литературное открытие, которое Д. С. Лихачев обозначил как «открытие характера» [5]. Суть дела, согласно Д. С. Лихачеву, заключается в следующем. В средневековой историографии человек «абсолютизируется»— он по большей части (но, как мы видели выше, не всегда) либо абсолютно добр, либо абсолютно зол. Авторы начала XVII в. уже не считают злое и доброе начала в характере человека чем-то извечным и раз навсегда данным. Изменчивость характера, как и его контрастность, не смущают теперь писателя: напротив, он указывает на причины такой изменчивости. Это, наряду со свободной волей человека, влияние других людей, тщеславие и пр. В человеке соединяются разные черты характера — и хорошие, и плохие. Это открытие можно проиллюстрировать теми характеристиками Бориса Годунова, которыми испещрены сочинения о Смуте. Любопытно, что ни один из авторов в рассуждениях о Борисе не обходится без противительных союзов. «Аще и разумен бе в царских правлениих, — пишет о нем Авраамий Палицын, — но писания божественнаго не навык и того ради в братолюбствии блазнен бываше» (т. е. притеснял ближних, грешил против заповеди о любви к ближнему). Хворостинин: «Аще и не научен сый писаниам и вещем книжным, но природное свойство целоносно имея». Даже Шаховской, рассуждая об убийце царевича Димитрия, счел необходимым сказать несколько приязненных слов о «велемудренном и многоразсудном разуме» Бориса Годунова! Сочетание в одном человеке хорошего и дурного у Ивана Тимофеева приобретает значение эстетического принципа: «И яже злоба о Борисе извещана бе, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити. Елика убо злотворная его подробну написати потщахомся, сице и добротворивая о нем исповедати не обленимся». Этот литературный принцип прокламируется и закрепляется в Хронографе редакции 1617 г. Здесь противоречивость и изменчивость характера свойственна подавляющему большинству персонажей, начиная с Ивана Грозного, — патриарху Гермогену и Борису Годунову, Василию Шуйскому, Козьме Минину и Ивану Заруцкому, одному из казачьих предводителей. Составитель Хронографа 1617 г. обосновывает эту черту теоретически: «Не бывает же убо никто беспорочен в житии своем». Хронограф был памятником в известной мере официальным, образцовым. Своим авторитетом он закреплял «открытие характера» в русской литературе.

“Сказание” Авраамия Палнцына

Выдающимся историческим произведением, ярко отразившим события эпохи, является “Сказание* келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, написанное в 1609–1620 гг.

Умный, хитрый и довольно беспринципный делец Авраамий Па- лицын находился в близких отношениях с Василием Шуйским, тайно сносился с Сигизмундом III, добиваясь у польского короля льгот для монастыря. Создавая “Сказание”, он стремился реабилитировать себя и старался подчеркнуть свои заслуги в борьбе с иноземными захватчиками и избрании на престол царя Михаила Федоровича Романова.

“Сказание” состоит из ряда самостоятельных произведений:

I. Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского. Причины “смуты” Палицын видит в незаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике (гл. 1–6).

II. Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиева монастыря войсками Салеги и Лисовского. Эта центральная часть “Сказания” создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости (гл. 7–52).

III. Повествование о последних месяцах правления Шуйского, разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении перемирия с Польшей (гл. 53–76).

Таким образом, в “Сказании” дается изложение исторических событий с 1584 по 1618 г. Они освещаются с традиционных провидсн- циалистских позиций: причины бед, “еже содеяся во всей Росии – праведное гневобыстрое наказание от бога за вся та сотвореннаа от нас злаа”: победы, одержанные русским народом над иноземными захватчиками, – результат благодеяния и милосердия Богоматери и заступничества святых Сергия и Никона. Религиозно-дидактические рассуждения даны в традиционной риторической форме поучений, подкрепляемых ссылками на текст “писания”, а также обильными религиозно-фантастическими картинами всевозможных “чудес”, “явлений”, “видений”, которые, по мнению автора, являются бесспорным доказательством особого покровительства небесных сил Троице-Сергиеву монастырю и Русской земле.

Ценность “Сказания” составляет его фактический материал, связанный с изображением героических ратных подвигов крестьян монастырских сел, монастырских слуг, когда “и нератницы охрабришася, и невежды, и никогда же обычай ратных видевшей и ти убо исполинскою крепостию препоясашася”. Авраамий сообщает имена и подвиги многих народных героев. Таков, например, крестьянин села Молоково – Суета, “велик возрастом и силен вельми, подсмеиваем же всегда неумениа ради в боех”. Он останавливает обратившихся в бегство воинов, бесстрашно с бердышем в руке сечет “на обе страны врагов” и удерживает полк Лисовского, говоря: “Се умру днесь или славу получю от всех”.

“Скоро же скакаше, яко рысь, Суета многых тогда вооруженных и во броняхуязви”. Слуга Пиман Тенеев “устрели” “из лука в лице” “свирепого” Александра Лисовского, который “свалися с коня своего”. Слуга Ми- хайло Павлов поймал и убил воеводу Юрья Горского.

Авраамий неоднократно подчеркивает, что монастырь был спасен от супостатов “молодшими людьми”, а “умножение во граде” (монастыре, – В. К.) “беззакония и неправды” связано с людьми “воинственного чина”. Резко осуждается в “Сказании” злопредательство монастырского казначея Иосифа Девочкина и покровителя его “лукавству” воеводы Алексея Голохвастова, а также измена “сынов боярских”.

Авраамий отнюдь не питает симпатий к “рабам” и холопам, которые “убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще”. Он резко осуждает восставших крестьян и “начальствующих злодеем” холопов Петрушку и Ивана Болотникова. Однако, ревностный защитник незыблемости основ феодального строя, Авраамий вынужден признать решающую роль народа в борьбе с интервентами: “Вся же Росия царьствующему граду способствующе, понеже обща беда всем прииде”.

Одной из особенностей “Сказания” является изображение быта осажденного монастыря: страшная теснота, когда люди расхищают “всякая древесна и камение на создание кущь”, “и жены чада рождаху пред всеми человеки”; из-за тесноты, нехватки топлива, ради “измытиа порт” люди вынуждены периодически выходить из крепости; описание вспыхнувшей эпидемии цинги и др. “Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати”,– пишет Авраамий. И это соблюдение истины составляет характерную особенность центральной части “Сказания”. И хотя в понятие истины у Авраамия входит и описание религиозно-фантастических картин, они не могут заслонить главного – народного героизма.

Излагая “вся по ряду”, Авраамий старается “документировать” свой материал: точно указывает даты событий, имена их участников, вводит “грамоты” и “отписки”, т. е. чисто деловые документы.

В целом же “Сказание” – эпическое произведение, но в нем использованы драматические и лирические элементы. В ряде случаев Авраамий прибегает к манере ритмического сказа, включая в повествование рифмованную речь.

И мнозем руце от брани престаху; всегда о дровех бои злы бываху.

Исходяще бо за обитель дров ради добытиа, и во град возвращахуся не бес кровопролитий.

И купивше кровию сметие и хворастие, и тем строяще повседневное ястие; к мученическим подвигом зелне себе возбуждающе, и друг друга сим спосуждающе.

Большое внимание в “Сказании” уделяется изображению поступков и помыслов как защитников монастырской крепости, так и врагов и изменников.

Опираясь на традиции “Казанского летописца”, “Повести о взятии Царьграда”, Авраамий Палицын создает оригинальное историческое произведение, в котором сделан значительный шаг по пути признания народа активным участником исторических событий.

АВРАА́МИЙ ПА́ЛИЦЫН

АВРАА́МИЙ ПА́ЛИЦЫН (в ми­ру Авер­кий Ива­но­вич) (ок. 1550, с. Про­тась­е­во близ Рос­то­ва – 13.9.1626, Со­ло­вец­кий мон.), рус. цер­ков­но-по­ли­тич. дея­тель, пи­са­тель. Из бо­яр­ско­го ро­да. Слу­жил вое­во­дой в Ко­ле и Хол­мо­го­рах, «го­су­да­ре­вым по­слан­ни­ком» на Рус. Се­ве­ре. При Фё­до­ре Ива­но­ви­че в 1587 или 1588 со­слан в Со­ло­вец­кий мон., где ок. 1597 при­нял по­стриг, был ке­ла­рем и мо­на­стыр­ским стар­цем. В 1607/1608 ке­ларь Трои­це-Сер­гие­ва мон. Во вре­мя Тро­иц­кой оса­ды 1608–10 был в Мо­ск­ве, ока­зы­вая по­мощь оса­ж­дён­ным. Со­сто­ял в по­соль­ст­ве к польск. ко­ро­лю Си­гиз­мун­ду III , ко­то­ро­му при­сяг­нул под Смо­лен­ском в 1610. Из­ме­нил свою по­зи­цию и вме­сте с прп. Дио­ни­си­ем (Зоб­ни­нов­ским) при­нял уча­стие в со­став­ле­нии пат­рио­тич. гра­мот о спа­се­нии Мо­ск­вы, под­держ­ке опол­че­ния К. Ми­ни­на и кн. Д. М. По­жар­ско­го . На Зем­ском со­бо­ре 1613 по­дал го­лос за Ми­хаи­ла Фё­до­ро­ви­ча Ро­ма­но­ва. Был в чис­ле ини­циа­то­ров прав­ки бо­го­слу­жеб­ных книг, за ко­то­рую в 1618 бы­ли осу­ж­де­ны прп. Дио­ни­сий (Зоб­ни­нов­ский), Иван На­сед­ка и Ар­се­ний Глу­хой. В 1618 управ­лял Трои­це-Сер­гие­вым мон. и ру­ко­во­дил его оборо­ной от поль­ско-ли­тов. войск ко­роле­ви­ча Вла­ди­сла­ва. Вер­нув­ший­ся из пле­на Фи­ла­рет (Ро­ма­нов) в 1619 вос­ста­но­вил Дио­ни­сия и по­бу­дил А. П. уе­хать в Со­ло­вец­кий мон., где он ок. 1620 окон­чил « Ис­то­рию в па­мять пре­дьи­ду­щим ро­дом» (из­вест­ную как «Ска­за­ние Ав­раа­мия Па­ли­цы­на»), за­пе­чат­лев­шую дра­ма­тич. со­бы­тия 1584–1618. Фраг­мент ска­за­ния прп. Дио­ни­сия об оса­де Трои­цы в 1608–10 по­ме­щён А. П. в ши­ро­кий поли­тич. кон­текст Смут­но­го вре­ме­ни. При­зна­вая Выс­шую во­лю и Бо­же­ст­вен­ную сущ­ность са­мо­дер­жа­вия, он ищет при­чи­ны гражд. вой­ны в «сле­зах и гне­ве» уг­не­тён­ных «про­стых» лю­дей и «бе­зум­ном все­го ми­ра мол­ча­нии» при «похи­ще­нии» цар­ской вла­сти Бо­ри­сом Го­ду­но­вым. Ве­ра и нар. пат­рио­тизм вер­ну­ли Русь к бла­го­ден­ст­вию при Ми­хаи­ле Ро­ма­но­ве. Пре­крас­но зная ле­топи­си, жи­тия, до­ку­мен­ты и пуб­ли­ци­стику Сму­ты, А. П. пи­сал реа­ли­стич­но и ди­на­мич­но, с ог­ром­ным вни­ма­ни­ем к лич­но­сти. Эпи­чес­кий текст ясен и эмо­цио­на­лен, ря­ду эпи­зо­дов А. П. при­дал бы­лин­ную фор­му рит­ми­че­ско­го ска­за, ши­ро­ко ис­поль­зо­вал эпи­те­ты, ме­та­фо­ры и риф­мо­ван­ную про­зу. Со­ста­вив­шее но­вое сло­во в ис­то­рич. рус. лит-ре про­из­ве­де­ние бы­ло весь­ма по­пу­ляр­но в 17–18 вв.

Источники:

http://www.infoliolib.info/philol/lihachev/7_2.html
http://studme.org/37151/literatura/skazanie_avraamiya_palntsyna
http://bigenc.ru/religious_studies/text/1430164