Сенека луций анней младший. Подложные письма Сенеки к апостолу Павлу

Сенека луций анней младший. Подложные письма Сенеки к апостолу Павлу

Переписка Павла и Сенеки была известна в четвертом столетии. Так блаж. Иероним упоминает её, говоря, что она «читалась многим», и помещает ее после Послания к Евреям, вместе с тем вставляя Се-неку в свой каталог Христианских авторов. Блаж. Августин также при цитировании Сенеки говорит: «кого некоторые письма апостолу Павлу читаемы». Св. Лин вставляет в свое «Мученичество Павла» па-раграф, сообщающий, как Сенека часто обращался и переписывался с Павлом, восхищался им много, и чи-тал Нерону некоторые из его писем. Рукописи существуют как древние, так и девятого столетия, и име-ется много двенадцатого-пятнадцатого веков.

Сенека Павлу – приветствую!
Я думаю, Павел, что тебя известили, что вчера мы с нашим Лукилием беседовали о твоих писаниях и о прочих вещах. С нами вместе были некоторые из твоих учеников; ибо когда мы пошли в саллюстиевы сады , встретившись с нами, они, уже выходя, присоединились к нам. Разумеется, мы хотели, чтобы и ты был тут, и хочу, чтобы ты это знал. Прочитав твое писаньице, то есть когда мы прочли те послания, ко-торые ты создал в некоем городе, управляющем провинцией, и излагающие дивное увещание к нравст-венной жизни, мы вдоволь испытали утешение. Этот смысл, я полагаю, сказан не тобою, но через тебя. Столь велик предмет сих вещей и столь велико благородство, тебя просвещающее, что я думаю, всего времени жизни человечества едва станет, чтобы достичь этого. Будь здоров, брат, чего тебе очень желаю.

Павел Сенеке – приветствую!
Я получил вчера твое радостное письмо, ответить на которое смог бы сразу же, если бы при мне нахо-дился юноша, которого я бы послал к тебе. Ты ведь знаешь, когда и через кого и в какое время кому что надлежит давать и передавать. Поэтому прошу тебя, не считай себя в пренебрежении, когда я смотрю на достоинство лица, но от того, что ты где-либо пишешь, что мои письма приняты вами хорошо, я считаю себя счастливым от суждения такого мужа. Ты ведь, цензор, философ , учитель столь великого владыки всего мира, говоришь это только тогда, когда говоришь правду. Желаю тебе долго здравствовать.

Сенека Павлу – приветствую!
Я упорядочил некоторые писания и внес в них подразделения; я готовлю их для прочтения кесарю, и если он воспримет их благоприятно и по-новому, может быть, и ты окажешься здесь. Если же нет, я на-значу тебе другой день, и мы вместе займемся этим. И если бы мне удалось, прежде чем я представлю ему это писание, поговорить с тобою (если бы только это можно было сделать безопасно), дабы ты знал, что тобою не пренебрегают. Будь здоров, дражайший Павел.

Павел Аннэю Сенеке – приветствую!
Каждый раз, когда я получаю твои письма, я думаю о тебе, как будто ты рядом, и именно то, что ты всегда с нами. Так, как только ты решишь придти, мы вместе рассмотрим подробно. Желаю тебе доброго здоровья.

Сенека Павлу – приветствую!
Весьма отяготил нас твой уход. Что такое? Какая причина удалила тебя? Если это негодование госпо-дина оттого, что ты отступил и других отвлек от древних обычаев поклонения, представится случай просить, чтобы он не счел за пустяк разобрать это дело. Будь здоров.

Павел Сенеке и Лукилию – приветствую!
То, о чем ты писал мне, нельзя изложить тростью и чернилами, ибо одно записывает и обозначает не-что, а другое являет с очевидностью; тем более, что я знаю, что среди вас, как и у нас и среди нас, есть те, кто нас понимает. Всем надлежит принять почесть, и тем большую, чем меньше они ищут случая отли-читься. Если перед кем мы явили терпение, тех мы прежде всего неким образом одолели, если те облада-ли какою-либо властью.
Будьте в добром здоровье.

Аннэй Сенека Павлу и Феофилу – приветствую!
Признаюсь, что во благо мне было чтение твоих посланий, которые ты посылал Галатам и Коринфя-нам в Ахайю; и да будем мы жить друг с другом, чтобы с божественною любовью устраивать всё по ним. Ибо Святой Дух выражает возвышенный, превосходный и достойный поклонения смысл через тебя и превыше тебя. И мне хотелось бы, чтобы когда ты высказываешь высочайшее, величие этого не страда-ло от неправильности речи.
И чтобы мне, брат, не скрыть от тебя что-либо или не остаться в чем-либо должным, признаюсь, что Август был увлечен твоими суждениями; прослушав их достойное начало, он сказал так: «стоит восхи-щаться тем, что высказывается и вряд ли оно не от правильного внушения». Я отвечал ему, что в обы-чае у богов вещать устами невинных, а не тех, кто может как-нибудь исказить учение; и привел ему пример Ватиния, человека деревенского, которому явились два мужа на Реатиновом поле, назвавшиеся после Поллуксом и Кастором. Кажется, это его достаточно вразумило. Будь здоров.

Павел Сенеке – приветствую!
Хотя я и знаю, что кесарю весьма нравятся наши дела, все же если когда они ему перестанут нравить-ся, позволь мне сказать не в урон тебе, но в наставление. Я думаю, что ты поступил опасно, когда захотел довести до его сведения то, что противно его обычаям и поведению; поскольку он почитает богов наро-дов, то я не знаю, отчего ты захотел, чтобы он это узнал, разве только, полагаю, из премногой любви ко мне. Прошу тебя, в будущем не делай этого. Ибо следует опасаться того, чтобы из любви ко мне ты не уязвил госпожу. Хотя её обида не причинит вреда и не продлится долго, а если же её не будет, то и пользы тоже не будет. Если она – царица, она не возмутится; если только женщина – обидится. Многого тебе здо-ровья.

Сенека Павлу – приветствую!
Я знаю, что ты взволнован не столько из-за себя самого письмом, которое я написал тебе о чтении твоих посланий кесарю; ибо самая природа вещей, которые отвлекают ум этого человека от всякого правого искусства и обычая, такова, что я сегодня уже не удивляюсь, имея к тому же много вернейших свидетельств этому. Следовательно, будем делать по-новому; а если сделалось что легко в прошлом, ты даруешь прощение.
Посылаю тебе книгу о словесном изобилии. Будь здоров.

Павел Сенеке – приветствую!
Всякий раз, когда я пишу тебе, ставлю своё имя перед твоим, совершая тяжелый проступок, несо-вместимый с правилами моего служения. Мне же надлежит, как я часто утверждал, быть всем для всех, и соблюдать по отношению к тебе те почести, которые римский закон предоставляет сенату, то есть за-кончив чтение письма, встать на последнее место, чтобы не показаться нелепо и безобразно жаждущим собственного разсуждения. Будь здоров, благочестивейший учитель.
Дано на пятую из календ июля; Нерона, четвертый раз, и Массала консулов.

Сенека Павлу – приветствую!
Приветствую тебя, дражайший Павел. Если ты, муж столь великий и избранный на то, чего мне ни-как не высказать, присоединяешься ко мне и моим увещаниям, более того, прилепляешься к ним нуж-дою, твоему Сенеке только прибудет. Ты же, будучи главою и вершиною всех возвышенных устремле-ний, не захочешь ли радоваться тому, что я буду близок тебе настолько, что буду тобою считаться вто-рым? Вряд ли для тебя начало письма кажется настолько проявлением недостоинства, что ты словно бы искушаешь меня, высмеивая, тем более, что ты знаешь, что ты – римский гражданин. Ибо мне хочется быть для тебя тем, чем ты являешься для меня. Будь здоров, дражайший Павел.
Дано на десятых календах апреля; Апрониана и Капитона консулов.

Сенека Павлу – приветствую!
Приветствую тебя, дражайший Павел. Уж не думаешь ли ты, что меня не печалит и не ввергает в скорбь то, что ваша невиновность подвергается страданиям оттого, что весь народ вас считает так от-крыто и так жестоко виновными, полагая, что ущерб городу вышел от вас? Но перенесем спокойно и приспособимся к тому, что дано судьбою, доколе непобедимое блаженство не положит конец злу. И в прежние века погибли Македонец, сын Филиппа, Перс Дарий и Дионисий, а в наш век – Гай Цезарь , имевшие возможность делать, что хотели. Отчего город Рим часто терпит пожары, и так явно. Но если бы человеческое смирение могло назвать причину этого и говорить об этом безопасно, все бы давно всё увидели. Христиане и иудеи обычно претерпевают казни как виновники пожаров. Им же является этот гуляка, для которого наслаждение – кровожадность, а ложь – покрывало, предназначенный своему вре-мени; и также как один Лучший и Главный был предан за многих, так и этот обречен сожжению на огне за всех. Сто тридцать два дома, четыре инсулы сгорели за шесть дней. На седьмой наступила остановка. Весьма желаю тебе, брат, доброго здоровья.
Учитывая пятую из календ апреля; Фругия и Вассы консулов.

Сенека Павлу – приветствую!
Приветствую тебя, мой дражайший Павел. Ты складываешь весьма многие из твоих писаний иноска-зательно и загадочно. И поскольку тебе дана такая сила над вещами и в служениях, их следует украшать не сочетаниями слов, но особым почитанием. Не смущайся тем, что я тебе часто повторяю: многие, де-лающие так, искажают смысл и отнимают силу у вещей. Конечно, ты согласишься с моим стремлением соблюдать правильность латинской речи, придавать словам достойный вид, чтобы благородному служе-нию получить от тебя достойное одобрение. Будь здоров.
Дано в день перед нонами июня; Льва и Сабина консулов.

Павел Сенеке – приветствую!
По твоей тщательности тебе открыто то, что Божество дарует немногим. Я уверен, что сею весьма крепкое семя на уже плодородном поле, не материю, что видится растлеваемою, но слово прочное, исхо-дящее от Бога восходящего и пребывающего вовек. Тому, чего достигла твоя рассудительность, надле-жит пребывать неослабно. Обряды народов и иудеев почитай для себя необходимым избегать. Стань но-вым созидателем, являя Исуса Христа в безупречных изящных похвалах. Премудрость, которую ты стя-жал почти в совершенстве, внушай царю и его домашним, а также твоим друзьям. Убеждать их будет тяжело и малоуспешно, ибо большинство из них очень слабо поддаются твоим увещаниям, которыми складно подается жизненное слово Божие, и в душе, устремленной отсюда к Богу, новый нетленный че-ловек. Будь здоров, дражайший для нас Сенека.
Дано на календы августа; Льва и Сабина консулов.

Сенека луций анней младший. Подложные письма Сенеки к апостолу Павлу

Луций Анней Сенека

Нравственные Письма к Луцилию

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Так и поступай, мой Луцилий! Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. (3) Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает. Смертные же глупы: получив что-нибудь ничтожное, дешевое и наверняка легко возместимое, они позволяют предъявлять себе счет; а вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя единственно времени и не возвратит даже знающий благодарность. (4) Быть может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь чистосердечно: как расточитель, тщательный в подсчетах, я знаю, сколько растратил. Не могу сказать, что не теряю ничего, но сколько теряю, и почему, и как, скажу и назову причины моей бедности. Дело со мною обстоит так же, как с большинством тех, кто не через собственный порок дошел до нищеты; все меня прощают, никто не помогает. (5) Ну так что ж? По-моему, не беден тот, кому довольно и самого малого остатка. Но ты уж лучше береги свое достояние сейчас: ведь начать самое время! Как считали наши предки, поздно быть бережливым, когда осталось на донышке.[1] Да к тому же остается там не только мало, но и самое скверное. Будь здоров.

Сенека приветствует Луцилия!

(1) И то, что ты мне писал, и то, что я слышал, внушает мне на твой счет немалую надежду. Ты не странствуешь, не тревожишь себя переменою мест. Ведь такие метания – признак больной души. Я думаю, первое доказательство спокойствия духа – способность жить оседло и оставаться самим собою. (2) Но взгляни: разве чтенье множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оставаться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде – тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни с одним из великих умов не освоится, а пробегает все второпях и наспех. (3) Не приносит пользы и ничего не дает телу пища, если ее извергают, едва проглотивши. Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств. Не зарубцуется рана, если пробовать на ней разные снадобья. Не окрепнет растение, если часто его пересаживать. Даже самое полезное не приносит пользы на лету. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Поэтому, если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь – и довольно. (4) «Но, – скажешь ты, – иногда мне хочется развернуть эту книгу, иногда другую». – Отведывать от множества блюд – признак пресыщенности, чрезмерное же разнообразие яств не питает, но портит желудок. Потому читай всегда признанных писателей, а если вздумается порой отвлечься на другое, возвращайся к оставленному. Каждый день запасай что-нибудь против бедности, против смерти, против всякой другой напасти и, пробежав многое, выбери одно, что можешь переварить сегодня. (5) Я и сам так делаю: из многого прочитанного что-нибудь одно запоминаю. Сегодня вот на что натолкнулся я у Эпикура (ведь я частенько перехожу в чужой стан, не как перебежчик, а как лазутчик): (6) «Веселая бедность, – говорит он, – вещь честная». Но какая же это бедность, если она веселая? Беден не тот, у кого мало что есть, а тот, кто хочет иметь больше. Разве ему важно, сколько у него в ларях и в закромах, сколько он пасет и сколько получает и сотню, если он зарится на чужое и считает не приобретенное, а то, что надобно еще приобрести? Ты спросишь, каков предел богатства? Низший – иметь необходимое, высший – иметь столько, сколько с тебя довольно. Будь здоров.

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты пишешь, что письма для передачи мне отдал другу, а потом предупреждаешь, чтобы не всем, тебя касающимся, я с ним делился, потому что и сам ты не имеешь обыкновения делать так. Выходит, в одном письме ты и признаешь, и не признаешь его своим другом. Ладно еще, если ты употребил это слово как расхожее и назвал его «другом» так же, как всех соискателей на выборах мы называем «доблестными мужами», или как встречного, если не можем припомнить его имени, приветствуем обращением «господин». (2) Но если ты кого-нибудь считаешь другом и при этом не веришь ему, как самому себе, значит, ты заблуждаешься и не ведаешь, что есть истинная дружба. Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разберись в нем самом. Подружившись, доверяй, суди же до того, как подружился. Кто вопреки наставлению Феофраста «судит, полюбив, вместо того, чтобы любить, составив суждение»[2], те путают, что должно делать раньше, что позже. Долго думай, стоит ли становиться другом тому или этому, но решившись, принимай друга всей душой и говори с ним так же смело, как с собою самим. (3) Живи так, чтобы и себе самому не приводилось признаваться в чем-нибудь, чего нельзя доверить даже врагу. Но раз есть вещи, которые принято держать в тайне, делись лишь с другом всеми заботами, всеми мыслями. Будешь считать его верным – верным и сделаешь. Нередко учат обману тем, что обмана боятся, и подозрениями дают право быть вероломным. Почему не могу я произнести те или иные слова в присутствии друга? Почему мне не думать, что в его присутствии я все равно что наедине с собой? (4) Одни первому встречному рассказывают о том, что можно поведать только другу, и всякому, лишь бы он слушал, выкладывают все, что у них накипело. Другим боязно, чтобы и самые близкие что-нибудь о них знали; эти, если бы могли, сами себе не доверяли бы, потому они и держат все про себя. Делать не следует ни так, ни этак: ведь порок – и верить всем, и никому не верить, только, я сказал бы, первый порок благороднее, второй – безопаснее. (5) Точно так же порицанья заслуживают и те, что всегда обеспокоены, и те, что всегда спокойны. Ведь и страсть к суете признак не деятельного, но мятущегося в постоянном возбуждении духа, и привычка считать каждое движение тягостным – признак не безмятежности, но изнеженности и распущенности. (6) Поэтому удержи в душе слова, которые вычитал я у Помпония[3]: «Некоторые до того забились во тьму, что неясно видят все освещенное». Все должно сочетаться: и любителю покоя нужно действовать, и деятельному – побыть в покое. Спроси совета у природы: она скажет тебе, что создала и день и ночь. Будь здоров.

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Упорно продолжай то, что начал, и поспеши сколько можешь, чтобы подольше наслаждаться совершенством и спокойствием твоей души. Есть наслаждение и в том, чтобы совершенствовать ее, чтобы стремиться к спокойствию; но совсем иное наслаждение ты испытаешь, созерцая дух, свободный от порчи и безупречный. (2) Ты, верно, помнишь, какую радость испытал ты, когда, сняв претексту[4], надел на себя мужскую тогу и был выведен на форум? Еще большая радость ждет тебя, когда ты избавишься от ребяческого нрава и философия запишет тебя в число мужей. Ведь и до сей поры остается при нас уже не ребяческий возраст, но, что гораздо опаснее, ребячливость. И это – тем хуже, что нас чтут как стариков, хотя в нас живут пороки мальчишек, и не только мальчишек, но и младенцев; ведь младенцы боятся вещей пустяшных, мальчишки – мнимых, а мы – и того и другого. (3) Сделай шаг вперед – и ты поймешь, что многое не так страшно как раз потому, что больше всего пугает. Никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе. – (4) «Нелегко, – скажешь ты, – добиться, чтобы дух презрел жизнь». – Но разве ты не видишь, по каким ничтожным причинам от нее с презреньем отказываются? Один повесился перед дверью любовницы, другой бросился с крыши, чтобы не слышать больше, как бушует хозяин, третий, пустившись в бега, вонзил себе клинок в живот, только чтобы его не вернули. Так неужели, по-твоему, добродетели не под силу то, что делает чрезмерный страх? Спокойная жизнь – не для тех, кто слишком много думает о ее продлении, кто за великое благо считает пережить множество консульств[5]. (5) Каждый день размышляй об этом, чтобы ты мог равнодушно расстаться с жизнью, за которую многие цепляются и держатся, словно уносимые потоком – за колючие кусты и острые камни. Большинство так и мечется между страхом смерти и мученьями жизни; жалкие, они и жить не хотят, и умереть не умеют. (6) Сделай же свою жизнь приятной, оставив всякую тревогу о ней. Никакое благо не принесет радости обладателю, если он в душе не готов его утратить, и всего безболезненней утратить то, о чем невозможно жалеть, утратив. Поэтому укрепляй мужеством и закаляй свой дух против того, что может произойти даже с самыми могущественными. (7) Смертный приговор Помпею вынесли мальчишка и скопец, Крассу – жестокий и наглый парфянин[6]. Гай Цезарь[7] приказал Лепиду подставить шею под меч трибуна Декстра – и сам подставил ее под удар Хереи. Никто не был так высоко вознесен фортуной, чтобы угрозы ее были меньше ее попустительства. Не верь затишью: в один миг море взволнуется и поглотит только что резвившиеся корабли. (8) Подумай о том, что и разбойник и враг могут приставить тебе меч к горлу. Но пусть не грозит тебе высокая власть – любой раб волен распоряжаться твоей жизнью и смертью. Я скажу так: кто презирает собственную жизнь, тот стал хозяином твоей. Вспомни пример тех, кто погиб от домашних козней, извещенный или силой, или хитростью, – и ты поймешь, что гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев. Так какое тебе дело до могущества того, кого ты боишься, если то, чего ты боишься, может сделать всякий? (9) Вот ты попал в руки врага, и он приказал вести тебя на смерть. Но ведь и так идешь ты к той же цели! Зачем же ты обманываешь себя самого, будто лишь сейчас постиг то, что всегда с тобой происходило? Говорю тебе: с часа твоего рождения идешь ты к смерти. Об этом должны мы думать и помнить постоянно, если хотим безмятежно дожидаться последнего часа, страх перед которым лишает нас покоя во все остальные часы. (10) А чтобы мог я закончить письмо, узнай, что приглянулось мне сегодня (и это сорвано в чужих садах)[8]: «Бедность, сообразная закону природы, – большое богатство»[9]. Знаешь ты, какие границы ставит нам этот закон природы? Не терпеть ни жажды, ни голода, ни холода. А чтобы прогнать голод и жажду, тебе нет нужды обивать надменные пороги, терпеть хмурую спесь или оскорбительную приветливость, нет нужды пытать счастье в море или идти следом за войском. То, чего требует природа, доступно и достижимо, потеем мы лишь ради избытка. (11) Ради него изнашиваем мы тогу, ради него старимся в палатках лагеря, ради него заносит нас на чужие берега. А то, чего с нас довольно, у нас под рукой. Кому и в бедности хорошо, тот богат. Будь здоров.

Ср. Гесиод. Работы и дни, 369: «У дна смешна бережливость».

15 цитат из «Нравственных писем к Луцилию» Сенеки

Древнеримский философ о знании, времени и стойкости духа

Луций Анней Сенека (4 до н.э. — 65 н.э.) — выдающийся древнеримский философ-стоик, драматург и государственный деятель, воспитатель императора Нерона. Он вошел в историю мировой литературы как автор книги «Нравственные письма к Луцилию». В ней Сенека под видом посланий к другу, которому он дает морально-этические наставления и советы, отразил свои взгляды на жизнь. Это сочинение стало классикой античной эпистолярной прозы.

Мы отобрали из него 15 цитат:

Самый счастливый — тот, кому не нужно счастье, самый полновластный — тот, кто властвует собою.

Учись для того, чтобы знать не больше, а лучше.

Равенство есть начало справедливости.

Беден не тот, у кого мало что есть, а тот, кто хочет иметь больше.

Мы не потому не осмеливаемся, что трудно, — трудно оттого, что мы не осмеливаемся.

Немногих удерживает рабство, большинство за свое рабство держится.

Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.

Довольно ли мы прожили, определяют не дни, не годы, а наши души.

Многие тебя одобряют. Так есть ли у тебя причины быть довольным собой, если многим ты понятен?

Если ты кого-нибудь считаешь другом и при этом не веришь ему, как самому себе, значит, ты заблуждаешься и не ведаешь, что есть истинная дружба. Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разберись в нем самом. Подружившись, доверяй, суди же до того, как подружился.

Если бы мне подарили мудрость, но с одним условием: чтобы я держал ее при себе и не делился ею, — я бы от нее отказался. Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку.

Угождайте же телу лишь настолько, насколько нужно для поддержания его крепости, и такой образ жизни считайте единственно здоровым и целебным. Держите тело в строгости, чтобы оно не перестало повиноваться душе: пусть пища лишь утоляет голод, питье — жажду, пусть одежда защищает тело от холода, а жилище — от всего ему грозящего. А возведено ли жилище из дерна или из пестрого заморского камня, разницы нет: знайте, под соломенной кровлей человеку не хуже, чем под золотой. Презирайте все, что ненужный труд создает ради украшения или напоказ. Помните: ничто, кроме души, недостойно восхищения, а для великой души все меньше нее.

Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том, чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь ли вдосталь, — от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она, если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над собою. Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой человек и не жил, а замешкался среди, живых, и не поздно умер, а долго умирал.

Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа.

Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую — на безделье, и всю жизнь не на те дела, что нужно. Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, — ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти.

Источники:

http://apokrif.fullweb.ru/apocryph1/pavel_seneka.shtml
http://www.litmir.me/br/?b=137201&p=1
http://eksmo.ru/interview/15-tsitat-iz-nravstvennykh-pisem-k-lutsiliyu-seneki-ID8150365/