Монастырь как тюрьма. Монастырские тюрьмы

Монастырские тюрьмы

Сюда же попадали и те, чью вину, подлинную или мнимую, знали очень немногие – монастырские стены умели хранить тайны своих узников.

Для отбытия наказания в монастырях создавались специальные тюрьмы, отношение к узникам которых традиционно не отличалось милосердием, а зачастую было более суровым, чем в обычных острогах. Охрану узников в крупных монастырских тюрьмах осуществляли специальные военные команды.

Зачастую узники попадали в монастырскую тюрьму так и не побывав под судом и следствием. В 1775 г. кошевой Запорожской Сечи Кальнишевский, сечевой судья Головатый и писарь Глоба по ходатайству Потемкина были без суда заточены Екатериной II в монастыри, откуда на свободу уже не вышли. В отношении Кальнишевского «справедливость восторжествовала», он был освобожден из-под стражи глубочайшим 110-летним старцем, но покинуть монастырь уже был не в состоянии.

Монастырских острогов в России было не мало. В 1905 г. исследователь монастырских тюрем А.С. Пругавин перечислил в своей книге 18 мужских и 9 женских монастырей, служивших для заточения узников, и этот перечень был далеко не полным. По решению императора или Синода для заключения под стражу мог быть использован любой монастырь.

Для чего в России создавались монастырские тюрьмы?
Немало известных лиц «прошло» через казематы Спасо-Евфимьевского монастыря

Старейшие и наиболее известные монастырские тюрьмы находились в Соловецком и Спасо-Евфимьевском монастырях. В первый традиционно ссылали опасных государственных преступников, второй первоначально предназначался для содержания душевнобольных и пребывающих в ереси, но затем в него стали направлять и узников, обвиненных в государственных преступлениях.

Отдаленность Соловецкого монастыря от обжитых мест и труднодоступность сделали его идеальным местом заточения. Первоначально казематы располагались в крепостных стенах и башнях монастыря. Зачастую это были клетушки без окон, в них можно было стоять, согнувшись, или лежать на коротком топчане, поджав ноги. Интересно, что в 1786 г. архимандрит монастыря, где содержалось 16 узников (из них 15 – пожизненно), не знал о причине заключения семи. Указ о заключении таких лиц обычно был лаконичен – «за немаловажную вину к содержанию до кончины живота».

Среди узников монастыря были и священники, обвиненные в пьянстве и богохульстве, и различные сектанты, и бывшие офицеры, которые во хмелю нелестно отозвались о нравственных качествах очередной императрицы, и крупные сановники, замышлявшие государственный переворот, и «правдоискатели», написавшие жалобы на представителей власти. Пять лет по неизвестному обвинению провел в этой тюрьме французский дворянин де Турнель. Самый юный заключенный попал в тюрьму в 11-летнем возрасте по обвинению в убийстве, в заключении ему пришлось провести 15 лет.

Для чего в России создавались монастырские тюрьмы?
За этими стенами содержали узников
Режим в монастырской тюрьме отличался крайней жестокостью. Власть игумена не только над узниками, но и над охранявшими их солдатами была практически бесконтрольна. В 1835 г. жалобы узников «просочились» за монастырские стены, на Соловки приехала ревизия, возглавляемая жандармским полковником Озерецковским. Даже жандарм, повидавший на своем веку всякого, вынужден был признать, что «многие арестанты несут наказания, весьма превышающие меры вины их». В результате ревизии трое узников были освобождены, 15 отправлены на военную службу, двое переведены из камер в кельи, один принят в послушники, а ослепший заключенный отправлен на «материк» в больницу.

Но и после ревизии режим в тюрьме не был облегчен. Узников кормили скудно, им запрещали всякую связь с волей, не давали письменных принадлежностей и книг, кроме религиозных, а за нарушения правил поведения подвергали телесным наказаниям или сажали на цепь. Особенно жестоко обращались с теми, чьи религиозные убеждения не совпадали с официальным православием. Даже искреннее раскаяние и переход в православие таких узников не гарантировали им выход на свободу. Отдельные «пребывающие в ереси» узники проводили в этой тюрьме всю сознательную жизнь. Так, крестьянин Антон Дмитриев за самооскопление был заключен в монастырь в 1818 г. и провел в одиночной камере 62 года.

Для чего в России создавались монастырские тюрьмы?
В тюремной келье закончился жизненный путь декабриста Ф.П. Шаховского

Немало известных лиц «прошло» через казематы Спасо-Евфимьевского монастыря. В тюремной келье закончился жизненный путь декабриста князя Шаховского и монаха-прорицателя Авеля. Даже в конце XIX века в монастырскую тюрьму заключали без решения суда, зачастую по надуманным обвинениям. Так, крестьянина Федосеева Синод отправил в монастырь за то, что он «жил в пещере и своей лицемерной праведностью привлекал к себе массы простого народа». Истинно верующий житель Архангельска Василий Рахов, активно занимавшийся благотворительностью и открывший для бедных детский приют и две столовые, местным духовенством, почувствовавшим в нем конкурента, был обвинен в штундизме. Дело дошло до суда, но светский суд Рахова оправдал. Тогда по утвержденному императором ходатайству Синода его отправили для заключения в монастырь. На свободу несчастный узник вышел только в 1902 г., проведя в заключении 7 лет.

Во второй половине XIX века монастыри все реже стали использоваться как места заключения. Последние узники Соловецкой тюрьмы, сектанты Давыдов и Леонтьев, в 1883 г. были переведены для проживания в монастырские кельи. В 1885 г. была упразднена караульная команда, и тюрьма окончательно прекратила свое существование. В 1903 г. в здании тюрьмы была оборудована больница. Дольше просуществовала Спасо-Евфимьевская монастырская тюрьма, последний заключенный которой, старообрядец Федор Ковалев, был освобожден 2 марта 1905 г.

LiveInternetLiveInternet

–Рубрики

• Животный мир (1)
• Историческая правда (1)
• Этот безумный мир (0)

–Музыка

–Поиск по дневнику

–Подписка по e-mail

–Постоянные читатели

–Сообщества

–Статистика

Монастырские тюрьмы в Российской империи

Монастырские тюрьмы в Российской империи

О русских монастырях написано немало как о центрах духовности и книжности, образцовых хозяйствах, локомотивах колонизации земель, памятниках фортификационной архитектуры. Но это только лицевая сторона медали. Были у монастырей и другие, теневые функции. Одна из них – обеспечение общественной изоляции «неудобных» людей. Поскольку постриг символизировал социальную смерть, пострижение в монашество издавна применялось обладателями власти как способ избавиться от нелюбимой жены или политического конкурента. В дополнение к этому уже в средневековой России монастыри стали использоваться в качестве специализированных тюрем для лиц, неблагонадежных с точки зрения господствующей Церкви, а значит, способных представлять опасность для идеологических основ всей социально-политической системы.

Исторически монастырские тюрьмы появились благодаря средневековому принципу разделения судебной власти на светскую и духовную. Причем юрисдикции церковного суда подлежали не только клирики, но и миряне, обвиняемые в преступлениях против закона Божьего и святой Церкви. Поэтому наряду с провинившимися попами и монахами держали ответ перед церковными владыками блудники и прелюбодеи, святотатцы и кощунники, колдуны и еретики, получавшие приговоры по всей строгости канонического права. Весомость этих приговоров гарантировалась соответствующей инфраструктурой: «крепкими» монастырями и архиерейскими подворьями.

Более масштабная интеграция русских монастырей в пенитенциарную систему государства началась в эпоху церковного раскола XVII века. Вождь староверов протопоп Аввакум Петров сидел на цепи сначала в московском Андрониковом монастыре, а позднее в подклети колокольни Пафнутьева Боровского монастыря, по соседству со своими духовными дочерями: боярыней Феодосией Морозовой и княгиней Евдокией Урусовой. Такую горькую участь повторили сотни приверженцев староверия.

В борьбе с расколом роль монастырей уже не исчерпывалась их использованием в качестве тюрем: при царе Алексее Михайловиче на главные региональные монастыри – как Спасский в Ярославле или Ипатьевский в Костроме – была возложена обязанность духовного надзора за местным населением. В стремлении угодить начальству монахи порой шли на риск, собирая информацию о распространении раскола и «шатании умов», а присылаемые по их сигналам стрелецкие карательные команды всюду сопровождались настоятелями монастырей или кем-то из «соборных старцев».

Таким образом, система церковно-государственного взаимодействия в целях искоренения инакомыслия и «крамолы» сложилась в России еще до Петра I. Но именно при царе-реформаторе эта система приобретает завершение, а ее маховик раскручивается с беспрецедентным размахом. Значительно разрослись как количество «сидельцев», так и список мужских и женских монастырей-тюрем, которых насчитывался не один десяток: в центре и на севере России, на Урале и в Сибири…

Одному из первых выпало вкусить прелестей русского монастырского заточения иностранцу Максиму Греку. Афонский монах, получивший образование в ренессансной Италии, прибыл в далекую северную страну для редактирования Псалтыри. Когда дело было сделано, ученый муж запросился восвояси, но ему было сказано: «А не бывати тебе от нас… человек еси разумной, и ты здесь уведал наша добрая и лихая, и тебе там пришед все сказывати». Дорога домой оказалась отрезанной для Максима после церковного Собора 1525 года, на котором грек был объявлен еретиком, чернокнижником и турецким шпионом и приговорен к заточению в Иосифо-Волоцкий монастырь. Туда же его обвинитель Московский митрополит Даниил послал подробные указания: «И заключену ему быти в некоей келье молчательне… и да не беседует ни с кем же… но точию в молчании сидети и каятись о своем безумии и еретичестве».

В Средние века обвинение в ереси было одним из самых надежных способов нейтрализации идейных и политических противников, поскольку еретик лишался всех прав и ставился вне общества. Максим Грек, несправедливо осужденный, лишенный любимых книг, бумаги и чернил и даже права причастия, не вынося бездействия, писал углем прямо на стенах монастырской темницы. После Собора 1531 года Максима перевели из-под Волоколамска в тверской Отрочь монастырь, а в застенки цитадели иосифлян был брошен его товарищ – князь-инок Вассиан Патрикеев, которого, по словам еще одного диссидента XVI века Андрея Курбского, там вскоре и «уморили презлые иосифляне».

Иосифляне – влиятельный «орден» последователей Иосифа Волоцкого – инициировали эту серию репрессий, стремясь разгромить движение своих оппонентов – нестяжателей, выступавших против монастырского землевладения. Финальная атака состоялась два десятилетия спустя, когда пользовавшийся благоволением молодого Ивана Грозного сторонник нестяжательства Троицкий игумен Артемий также был обвинен в ереси и заточен в Соловецкий монастырь. По иронии судьбы, туда же вскоре отправился и принимавший участие в суде над ним бывший член «Избранной Рады» протопоп Сильвестр. Правда, харизматичный Артемий смог завоевать доверие своих тюремщиков, которые позволили ему бежать из монастыря, переправиться за границу и стать одним из первых идейных эмигрантов в истории России.

Помимо расколоучителей постоянный контингент монастырских тюрем составляли проштрафившиеся священнослужители, активисты различных сект (скопцов, хлыстов, молокан), а также лица, осужденные за нарушение православной морали и «оскорбление святыни», за «еретичество» и «безбожие». В допетровское время правом заточать в монастыри помимо царя обладали церковные владыки: Патриарх и епархиальные архиереи. В синодальный период от последних эта привилегия перешла к Святейшему Синоду, а начиная с 1835 года решения принимались исключительно на высочайшем уровне. Но от этого данная практика не приобрела легитимности, ибо в законах Российской империи не только не регламентировался порядок заключения в монастырские тюрьмы, но даже не было упоминания об их существовании.

Если в Древней Руси заточению в монастырь обычно предшествовал какой-то гласный процесс, то в XVIII–XIX веках приговоры выносились келейно и, как правило, были бессрочными. Так, в большинстве личных дел узников соловецкого острога стояли пометки: «заключен навсегда», «срок заключения не назначен» или «впредь до исправления». Подразумевалось, что заточением в монастырь решаются сразу три задачи: наказания, общественной изоляции и «исправления» провинившихся, и о ходе этого процесса монастырское начальство обязано было ежегодно рапортовать в столицу.

Раскаянию и «исправлению» «духовных преступников» призвана была способствовать уже сама обстановка заточения. По крайней мере до конца XVIII века узник мог угодить в так называемую земляную тюрьму – яму с обложенными кирпичом краями и сверху закатанную бревнами. Человека, порой скованного по рукам и ногам, бросали в этот сырой холодный погреб с крысами, которые нередко объедали нос и уши страдальцу, лишенному права иметь даже палку для защиты. Не отличалось христианским гуманизмом и содержание людей в «арестантских чуланах» и «каменных мешках» для одиночного заключения, иногда настолько тесных, что там нельзя было даже лежать, и узнику годами приходилось мучиться в скрюченном состоянии.

Неудивительно, что многие узники, потрясенные ужасом подобного погребения заживо, умирали буквально в первый же год. Так, Владимир Бантыш-Каменский, заключенный в тюрьму суздальского Спасо-Евфимиева монастыря 29 декабря 1828 года по обвинению в безнравственном поведении, не продержался и месяца, умер 22 января, а декабрист князь Федор Шаховской, доставленный в монастырь 3 февраля 1829-го, скончался 24 мая того же года. Вообще, из монастырской тюрьмы нечасто выходили живыми, и те, кто смог пережить первоначальный шок, оставались там по полвека и дольше. Старообрядец Семен Шубин просидел на Соловках 63 года, а осужденный за скопчество Антон Дмитриев умер после 65 лет заточения. Таким образом, строгость наказаний за «духовные преступления» во многом превосходила наказания уголовников.

Физические страдания дополнялись моральными. В ряде случаев заключенные лишались даже права называться собственным именем, вместо которого употреблялся арестантский номер либо кличка по составу «преступления» (например, «скопец»). У многих монастырских узников развивались душевные болезни. С одной стороны, этому способствовал психологический гнет одиночного заключения без права читать и писать, а с другой – намеренное стремление духовной администрации дискредитировать всех «еретиков», «безбожников» и «вольнодумцев», выставляя их в качестве сумасшедших.

Одной из старейших и крупнейших церковных тюрем царской России был Соловецкий монастырь. Эту бесславную главу в истории знаменитой обители первым изучил Михаил Колчин, работавший на Соловках в конце XIX века фельдшером и получивший доступ к закрытому монастырскому архиву. Результаты своих изысканий он изложил в книге «Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI–XIX веках», которая увидела свет в полном виде лишь после революции 1905 года, когда автора уже не было в живых. Эта книга – красноречивое свидетельство того, что русский «Архипелаг ГУЛАГ» имеет глубокую предысторию, связанную с именами множества дореволюционных мучеников идеи и узников совести.

Соловецкая тюрьма появилась почти одновременно с монастырем: уже в середине XVI века, при игумене Филиппе Колычеве, сформировавшем исторический облик обители, туда активно ссылались «духовные преступники». Удаленность этого монастыря, расположенного на острове в Белом море, делала его в высшей степени подходящим местом для решения подобной задачи. Первоначально узников держали прямо в подклети соборного храма, но тюремное хозяйство Соловков постоянно разрасталось, превращаясь в сложную и разветвленную инфраструктуру.

«Арестантские чуланы», «каменные мешки» и тюремные казематы были разбросаны по всей территории монастыря. Они именовались либо по местоположению, либо по фамилиям прежних знаменитых узников. Темницы располагались у Никольских и Святых ворот, в подклети Успенского и Преображенского соборов, в Корожной, Салтыковской и Головленковой башнях; позднее в северо-западной части крепости был выстроен отдельный корпус, сначала в два, а после надстройки в три этажа, использовавшийся целиком для содержания заключенных. Кроме того, существовала казарма для солдат тюремного караула, численность которого достигала 50 человек. Караульная команда ежегодно менялась – во избежание привыкания тюремщиков к своим подопечным и подпадания под их влияние. Сильные духом узники могли повлиять даже на монахов, приставленных к ним для присмотра и «увещания». Архимандрит Александр (Павлович) жаловался в 1855 году: «Помощника же из братии для увещания арестантов я не имею: малоученые неспособны, а ученые сами заражаются».

«И железа съедаются»

Как правило, вместе с новым заключенным присылалась инструкция по режиму его содержания. Режим мог варьироваться в зависимости от социального статуса узника, степени его «преступления», а также отношения со стороны настоятеля монастыря, одновременно являвшегося комендантом тюрьмы и пользовавшегося на архипелаге неограниченной властью. Невольники могли сидеть на цепи, носить кандалы, быть свободными от оков и даже в отдельных случаях держать прислугу. Но все они мечтали любой ценой покинуть Соловки. Однако что-либо предпринять было очень трудно, ибо в монастыре процветало доносительство, а все посетители острова давали расписку не вступать в контакты с арестантами.

Узник XVIII века Максим Пархомов, пользуясь случаем, писал: «Лучше бы быть мне на каторге, нежели в здешнем крайсветном на море Соловецком острове. Не токмо здешним морским жестоким, ядовитым воздухом человеческое здоровье, но и железа съедаются». В целях «исправления» колодников их предписывалось «смирять по монастырскому обычаю нещадно», что подразумевало как использование на тяжелых работах, так и телесные наказания. Практиковались и пытки: архиепископ Холмогорский Афанасий (Любимов) в особой грамоте запрещал пытать лишь непосредственно на территории святой обители. При Петре I «для познания истины» была даже учреждена должность инквизитора, которую выполнял иеромонах, занимавший благодаря этому чину высокое положение в монастырской иерархии.

Вот имена и «вины» некоторых узников Соловецкого острога XVIII–XIX веков. В 1727 году заточен Лукиан Серебрянников – «за неизвет» о слышанных им «поносных словах» про императрицу Екатерину I; в 1746-м по распоряжению Синода прислан новокрещеный из персиян Александр Михайлов, «чтобы он от благочестия каким-либо случаем не мог в неверие обратиться»; в 1748-м – выкрест из иудеев Павел Федоров «дабы он от православной веры не отвратился». В 1828-м – студенты Московского университета Николай Попов и Михаил Критский, проходившие по процессу декабристов; в 1830-м – крепостной философ-самоучка Федор Подшивалов; в 1850-м – украинский националист Георгий Андрузский; в 1861-м – священник Федор Померанцев за неправильное толкование крестьянам царского манифеста 1861 года; священник Иван Яхонтов – за служение панихиды по крестьянам, расстрелянным в селе Бездна при подавлении волнений по поводу того же манифеста.

Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь пользовался славой одного из самых жутких мест заточения «духовных преступников». Сюда ссылались преимущественно высокопоставленные и «особо опасные» персоны для содержания в строжайшем одиночном заключении: представители аристократии, старообрядческие епископы, монах Авель – «русский Нострадамус», предсказавший смерть Екатерины II и Павла I, нашествие французов и сожжение Москвы.

А вот какие узники сидели в суздальской тюрьме уже в начале XX века: Ермолай Федосеев – за то, что «жил в пещере и своей лицемерной праведностью привлекал к себе массы простого народа»; Иван Чуриков – «выдавал себя за целителя и чудотворца и тем эксплуатировал религиозное чувство простецов»; священник Герасим Цветков – за то, что отвергал авторитет Святейшего Синода и говорил о необходимости созыва вселенского Собора…

Можно встретить утверждение, что монастырские тюрьмы, как и другие неблаговидные страницы церковной истории, – на совести государства, навязывавшего Церкви чуждые ей функции. Однако факты свидетельствуют о том, что интересы светской и духовной власти в этой сфере чаще всего совпадали, и тюремщики в рясах прекрасно вжились в свою роль. Когда в начале XX века под влиянием либерализации общества встал вопрос о ликвидации монастырской тюрьмы, Владимирский архиепископ Сергий (Спасский) направил в Синод письмо с протестом, указывая, что в таком случае «епископам будет трудно управлять епархиями», и потому он «всеусерднейше просит от себя и за других епископов не закрывать арестантское отделение Суздальского монастыря». Такую точку зрения разделял и тогдашний архимандрит Спасо-Евфимиева монастыря Серафим (Чичагов), бывший полковник, который ревностно выполнял обязанности начальника тюрьмы, провел в ней ревизию, отремонтировал здание и даже выступал с инициативой учредить для монастырских заключенных особую форму одежды. Современной Русской Православной Церковью этот человек причислен к лику святых.

Монастырь как тюрьма

Опять же – эти ответы могут разниться по “контингенту” ссылаемых: а) провинившиеся подданные; б) провинившиеся в глазах начальства крестьяне церковных деревень; в) провинившиеся клирики.

Есть ли сегодня эта практика или ей еще предстоит возродиться? Посылаются ли уже волей архиереев “белые” клирики “на исправление” в монастыри? Где?

***
Указы царевны Софии Алексеевны 7 апр 1685:

1. Которые расколщики святой церкви противятся, и хулу возлагают, и в церковь и к церковному пению и к отцам духовным на исповедь не ходят, и святых таин не причащаются, и в дома свои священников со святынею и с церковной потребой не пускают, и меж христианы непристойными своими словами чинят соблазн и мятеж, и стоят в том своем воровстве упорно: и тех воров пытать, от кого они тому научены, и сколь давно, и на кого станут говорить и тех оговорных людей имать и расспрашивать и давать им меж себя очные ставки, а с очных ставок пытать; и которые с пыток учнут в том стоять упорно ж, а покорения святой церкви не принесут, и таких, за такую ересь, по трикратному у казни допросу, буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять.

2. А буде кто у казни обратятся и принесут к святой церкви повиновение, и обещаются с чистым намерением так не делать: и таких посылать в большие монастыри и держать их в тех монастырях под началы, в великом бережении и за крепким караулом, и давать им хлеба и воды по мере, и приставливать к ним добрых и искусных старцев, и велеть их приводить в церковь Божию ко всякой церковной службе, также и к келейному правилу, и смотреть за ними со всяким прилежанием, каково тех противников к покаянию обращение, и совершенно ли они церкви Божией повиновение приносят, и нет ли в них какого лукавства, чтоб они лукавством своим и лестным обращением от заточения не отбывали, и потому что многие притворством своим и лукавым обращением выманивались и уходя из монастырей в иные места чинили противности горше первого; и буде которые совершенно от той злобы отстанут и святой церкви приобщатся истинным намерением и чистой совестью, и таких, по подлинному свидетельству, из-под началов свобожать; а буде которые из них похотят постричься, и их постригать в тех же монастырях; а буде которые постричься не похотят, а жен и детей у них нет, и тем быть в тех же монастырях до кончины живота своего неисходно, чтоб они, вышед из тех монастырей, с прелестники в сообщении не учинились и на прежнюю злобу не обратились; а у которых есть жены и дети, и тех давать на поруки, чтоб им впредь такой прелести не держаться, и с расколщики не знаться, и учения их не слушать, и в дома к ним не входить, и к себе не пущать, да над ними того ж всего велеть надсматривать отцам их духовным; а буде они были в тех монастырях, или вышед из монастырей из-под начала, объявятся в прежней своей злобе, a покорение у казни приносили лестно, и таких казнить смертью, как писано выше сего в 1 статье.

Источники:

http://www.sunhome.ru/journal/17706
http://www.liveinternet.ru/users/constanciya_russiya/post392103127
http://diak-kuraev.livejournal.com/1524932.html